Бал шутов. Роман
Шрифт:
Когда Борис вышел, тайного общества «Набат» уже не существовало.
— Оно выполнило свою историческую функцию, — объяснил Борщ.
— А передача власти? — спросил Сокол.
— Вы действительно спятили? — поинтересовался Борщ.
— А где все члены? — спросил Борис.
— За рубежом нашей Родины, — патетически произнес Борщ.
Действительно, членов общества «Набат» нашли, включая Гурамишвили, валявшегося с одалиской под мандарином, посадили в самолет и выслали из страны.
Они волновались.
Наконец, самолет сел. Они вышли. Шустер стал оглядываться, ищя Рейн, силуэт Кельнского собора, романские церкви.
Ничего этого не было — вокруг шастали люди в ермолках, горела реклама на иврит, было жарко.
— Странно, — протянул он, — я представлял себе Кельн совершенно иным.
— Кельн? — удивился работник аэропорта, — с чего вы взяли?.. Это Тель — Авив…
Бедного Шустера опять перепутали, и вместо родимой Германии приземлили на святой земле.
И всех остальных членов — там же.
Аймла прямо в аэропорту решил начать борьбу за отделение Эстонии. Но ему объяснили, что она пока еще к Израилю не прикреплена и бороться за отделение довольно трудно.
Что касается принципа «Каасииви Виикааки», то, кажется, в Израиле его удалось расшифровать, после чего викинга Аймлу хотели выслать в Бейрут, и только заступничество верховного раввината отменило эту крайнюю меру.
Гурамишвили же ничего не видел и не слышал, он плакал по одалиске и приступил к борьбе за воссоединение с той, от которой его оторвали в тени мавританского дерева.
Историческая роль «Набата» была успешно завершена.
После поездки творческой группы на Иберийский полуостров солнце Театра Абсурда начало закатываться…
Главный удар, естественно, нанес Орест Орестыч, и не тем, конечно, что трудно было найти другого директора — на его место стояла целая очередь, состоявшая из бывших генералов, двух председателей колхозов, бывшей знатной доярки, а также нескольких зятьев и деверей работников обкома — но не один из них ранее не заведовал компотами Кремля.
Буфет чах — вначале пропал финский рольмопс, затем мусс из дичи, волжский балык, рулет из поросенка с черносливом… и, наконец, в буфете появились бутерброды с прошлогодним сыром, булочки с плесенью и кислое пиво…
Буфет закрыли — и остро встал вопрос о закрытиии театра. Конечно, если бы не остался Леви, ненависть к Ягеру и другим евреям, возможно, пересилила бы зов желудка у заядлых театралов, но не о чем было говорить — Ягер скурвился и спал с гуриями на берегах Гвадалкивира…
Судьба вернувшихся членов творческой группы сложилась печально. Семен Тимофеевич, узнав, что он улетел один, попал в районный сумасшедший дом. С ним случилось что-то странное. Он прекратил пить на рубли и требовал валюту…
Что
Оставшиеся члены группы тоже посходили с ума.
Анфиса Фирсовна по одним сведениям вступила в коммунистическую партию Испании и требовала немедленного избрания в обком города Севильи, по другим — скрылась в неизвестном направлении.
Бык — офицер стал тореодором, любимцем Гренады, валил быков направо и налево, причем без пикадоров и своим кортиком.
Комсомолка стала портовой гурией, и, видимо, из-за чувства ностальгии спала только с моряками советских флотилий.
В момент оргазма она что-то бормотала о девичьей чести и плане на ситец.
И только товарищ из Мавритании продолжал улыбаться — до тех пор, пока его не выслали на родину в Демократическую Республику Мавританию, где впервые улыбка сползла с его лица — периодически его забрасывали камнями. Видимо, за участие в приемочной комиссии…
В театре дела принимали все более драматический оборот.
Сокол своими выходками запугал всех.
Олег Сергеевич тяжело заболел — он перестал посещать прорубь, жечь пьесы и целыми днями рвал на себе волосы. Это было ужасно — Главный был лысым. Он каялся, время от времени бил себя в грудь и проклинал себя за то, что предложил Ягеру путевку.
И не ясно было, почему именно — то ли потому, что остался Леви, или потому, что остаться мог он сам…
Он искал спасения. И оно могло быть только в одном — вновь поставить пьесу о Ленине с двухметровым Борисом…
Но кто бы ее принял, когда часть приемочной комиссии была в сумасшедшем доме, а другая — на Иберийском полуострове…
У него даже возникла шальная мысль пригласить из Франции Гуревича, чтобы тот поставил скандальный спектакль — он уже мечтал о конной милиции, о сносе дверей, и даже дал Гуревичу срочную телеграмму.
Гарик ответил быстро и на французком.
Когда телеграмму перевели, Олег Сергеевич узнал, что он — блядь.
Из первых строк… Переводить телеграмму дальше было незачем.
Главный метался и мучился. Без буфета, без Ореста Орестыча, без приемочной комиссии он чувствовал себя одиноким и потерянным.
Он продолжал рвать волосы и ждать санкций.
И вскоре они последовали. На общем партийном собрании Театра Абсурда его исключили из партии.
— Как вы можете? — только и спросил он.
— А что вы еще заслуживаете? — уточнил парторг.
— Именно этого, — ответил Олег Сергеевич. — Но я не член партии…
— Вы уверены? — удивился Король — Солнце.