Балерина
Шрифт:
Иван Андреевич сделал передышку и внимательно посмотрел на Аллочку так, словно это она совершила преступление и была причастна к рождению отца за границей.
Потом, прокашлявшись, он мягко улыбнулся:
– Вы, наверное, не знали, но дед ваш был известным антисоветчиком и дожил до 1959 года в Париже, а не умер от тяжелой болезни в 1927 году, после чего ваша бабушка вернулась на Родину, как указано в ваших анкетах. И что вы мне на это ответите?
Он отвернулся лицом к окну. В кабинете воцарилась мертвая тишина. Лишь издалека доносились звуки мелодии из «Золотого петушка» Римского-Корсакова. В театре шла
Пораженная Алла молчала. Она ничего не знала об этом. «Откуда им это известно?» Близкая к истерике, Аллочка не знала, как себя вести дальше. Ей было понятно, что с таким пятном в биографии заграница не светит!
Но все же, собравшись с духом, она тихо выдохнула:
– Я ничего не знала об этом, и в моей семье никогда не говорили про деда. А отец умер пять лет назад от инфаркта.
Да, оказывается, она еще много чего не знала. И вот теперь ее просветили, что отец сидел в лагере для политических, в зоне для детей «врагов народа» и вышел оттуда после войны, когда ему было всего двадцать лет. Бедный папа! Жалость к отцу пронзила ее. Да и откуда ей все это было знать, ведь родилась Аллочка позже всех этих трагических событий, и дома эти факты от нее скрывали.
Алла опустила голову, стараясь не смотреть в это ужасное лицо с доброй улыбкой, которое внушало ей животный страх. Ей хотелось одного – убежать отсюда, чтобы не видеть, не слышать этого человека.
Иван Андреевич встал из-за стола. На его удовлетворенном лице словно было написано: «Да, с этой испуганной пигалицей можно работать. Вон, в штаны наложила от страха за деда, которого в глаза не видела, эхе-хе, дурочка…»
Он подошел к креслу, где ни жива ни мертва сидела Аллочка, и положил ей руку на плечо. Алла нервно вздрогнула.
– Ну, дорогуша, что вы так испугались? – Он опять мягко улыбнулся – Мы знаем, что вы к этому не имеете никакого отношения!
Аллочка нерешительно взглянула ему в глаза – в голове блеснула молнией надежда – ну, вот, они понимают, что я тут ни при чем…
– Вы считаете, что я могу рассчитывать на выезд с театром за границу?
– Ну, конечно, Алла Владимировна, не будет никаких проблем.
– Правда? Спасибо!
Аллочка, все еще не веря в свое счастье, привстала в кресле и тут же упала обратно, когда услышала:
– Правда, правда, но только с одним небольшим условием с вашей стороны…
10
Август в Париже – особое время. Безлюдно. Машины, обычно в это время сплошным потоком текущие по улицам, казалось, полноводной рекой, все вытекли прямо по кольцевой дороге за черту города. Даже собачек, каковых обыкновенно столько, что кажется – больше, чем самих парижан, вовсе не видно. О детях, которые, как водится, в сопровождении своих нянь привычно галдели на бульварах и в парках, и говорить не приходится. Их просто нет. Исчезли в неизвестном направлении. Но самое удивительное, рестораны и кафе – закрыты. И где же вы такое видели, чтобы в Париже, городе гурманов, перекусить было негде? Ну, если только в точках фаст-фуда для туристов. Да ладно бы только кафе и рестораны, но, что интересно, конторы, банки, государственные заведения и частные мелкие лавочки – все закрыто!
– Что случилось? – спросила своего мужа удивленная Алла, и он, рассмеявшись, объяснил:
– Все в отпуске.
– Нет,
– А у нас называется – ваканс!
– Ну и ну… – Она сначала подумала, что он шутит. Но Даниэль улыбнулся – Вся Франция, шери, отдыхает в августе!
Действительно немного странно – Париж безлюден. Только в центре города туристы стайками стоят в длинных музейных очередях и снуют по туристическим лавочкам за сувенирами.
Аллочка удивилась:
– Ничего себе, в пригородах даже супермаркеты закрыты!
И так – целый месяц. Потом все возвращается на круги своя и вливается в обычное русло. Как прежде, автомобили забивают все улицы и парковку невозможно отыскать; собачки, вернувшиеся с хозяевами из загородных домов, делают свои дела на асфальте; дети и няни занимают свои позиции в скверах и парках; в общем, жизнь продолжается как ни в чем не бывало.
Была середина августа. Алла спустилась по лестнице в метро. Надо сказать, машину она не водила, эта была еще одна из ее фобий: боялась руля как огня. Когда ее уговаривали сдать на права, испуганно говорила:
– Ой, нет, вождение не для меня. Первый столб будет – мой! Не хочу!
Вот так и обходилась всю жизнь общественным транспортом. Даниэль водил.
В парижской подземке было прохладно и спокойно. Не то что неделю назад, когда она ехала на курсы французского языка в забитом до отказа поезде. Немногочисленные пассажиры в вагоне никуда не спешили. Да и куда торопиться – никто не работает! Аллочка села на свободное место у окна. Жили они с Даниэлем в Шестнадцатом округе Парижа возле метро «Ля Муэтт», на улице Моцарта. Поэтому ехать на станцию «Опера» было легче легкого – без пересадки на «Обер» и пять минут пешком до «Гранд-Отеля». Алла уже начала разбираться в маршрутах метро и автобусов, легко ориентировалась в пространстве большого города. Она была типичной горожанкой. Париж Аллочка любила, бывая в нем неоднократно с театром, и теперь считала своим родным городом.
Ну, конечно, только после Ленинграда. Питер был как первая любовь. Навсегда!
Но сейчас сама мысль, что она живет в таком прекрасном городе – Париже, не радовала ее. Париж не дал ей защиты от прошлого, она не смогла, как надеялась, затеряться в многомиллионном городе. Не затерялась.
Она ехала на встречу, хорошо понимая, что свидание с незнакомцем – не просто так! Ну да, конечно, не зря же, когда она получала визу на выезд к французскому мужу в Париж, ее вызвали на собеседование на Литейный 4, в народе прозванный Большим домом. Чиновник, молодой крупный мужчина, с беглой улыбочкой на бескровном лице, представился:
– Хромин Николай Николаевич, ваш куратор по внештатной деятельности. – И так хитренько на нее посмотрел, словно хотел сказать – начальство надо знать в лицо!
Да откуда же Аллочке было знать, что перед ней сидит хорошо известный в своих кругах «искусствовед в штатском», по кличке «хромой». До того как он занял это почетное место в кабинете, Николай Николаевич делал карьеру, вербуя и курируя стукачей из театрально-литературной богемы. И достиг небывалых высот на этом поприще. Он так ловко втирался в доверие наивных художников и поэтов, не зря же сам баловался писанием стишков, что получал богатейшую информацию на всех и вся!