Барби. Часть 1
Шрифт:
Она просто найдет парочку самых сообразительных лохудр и побеседует с ними о том, где можно без обременительных хлопот раздобыть себе дохлого мальца, только и всего. Коротко и просто, как удар кастетом в оскаленную пасть.
«Фавналия» оказалась не в одном квартале от остановки, как она предполагала, а в трех. Но это не ухудшило ее настроения, тем более, что для ее ног лишние пара десятков клафтеров не играли никакой роли. Иногда, когда мелочи в кошеле не хватало даже на общественный альгемайн, ей приходилось бегать столько, сколько не бегают голштинские призовые рысаки.
Найти шлюх тоже оказалось несложно. Их визгливые голоса, раздающиеся далеко окрест, летящие над покатыми миттельштадскими
Но лишь приблизившись к ним, Барбаросса обнаружила, что должна была обнаружить еще за двести шагов и к чему оказалась не готова.
Розены. Херовы шлюхи, ошивающиеся возле трактира, оказались розенами.
Разодетые в пестрые тряпки, визгливо смеющиеся, томно обмахивающиеся веерами, они старались держаться по-женски кокетливо, и даже небезуспешно, но что-то сквозящее в их движениях и манерах выдавало их истинную природу. Фальшивят, подумала Барбаросса. Они попросту фальшивят. Отклячивая свои тощие, обтянутые бархатными шаравонами, задницы, они перебирали лишку, отчего их движения выглядели не по-женски соблазнительными, а почти карикатурными, как у ярмарочных паяцев.
Они переигрывали. Смеясь, слишком картинно прижимали ладони ко рту. Обнимаясь друг с другом, хихикали и манерничали так отчаянно, что это смотрелось фальшиво. Чмокая друг друга в покрытые толстым слоем пудры щеки, проявляли больше карикатурной страсти, чем это выглядело бы естественным.
Розены. Барбаросса едва не выругалась, ощутив во рту знакомый кисловатый мускусный привкус, усиливающийся с каждым шагом, напоминающий вкус подпорченного цветочного варенья. Вкус розенов, который невозможно ни с чем спутать. А еще невозможно перебить водой, только горькой настойкой или спиртом. Если не обвязать рта плотным шарфом, как делают жители предгорий, знала Барбаросса, этот запах уже очень скоро забьется ей в рот и нос, точно удушливый запах чужих духов — ни выплюнуть, ни сглотнуть. Поначалу он кажется почти приятным. Расходясь по телу волнами тепла и приятной зыбкости, он, точно молодое вино, мягко подламывает ноги, пьянит голову и рождает гуляющие по всему телу тревожные весенние сквознячки, а еще — сладкое натяжение внизу живота. Но, как и вино, сладкий яд розенов неизбежно требует расплаты. Достаточно провести в зоне его действия полчаса, как голова стремительно тяжелеет, гул в ушах делается зловещим и давящим на барабанные перепонки, а язык обкладывает сухостью.
Фокалоры, объяснила ей как-то Котейшество. Это все из-за фокалоров. Какие-то хитрые железы внутри тел розенов выплескивают в окружающий мир херову прорву этих микроскопических чар, которые пробуждают в человеке возбуждение и похоть, но уже вскоре, накапливаясь в изрядном количестве, карают его сумбуром и тошнотой.
Нет, вспомнила Барбаросса, глядя исподлобья на стайку хихикающих розенов, не фокалоры. Котейшество называла эту мелкую погань как-то иначе. Фокалор — сорок первый адский владетель, герцог, предводитель тридцати легионов демонов, едва ли невидимые бесы, живущие в телах розенов, вхожи в его свиту. Фероманы, фероломы, фераманты… У нее всегда была скверная память на имена младших демонов.
Ее появление вызвало живой интерес у кучки розенов. И вполне естественный. Мало кто из них надеялся в ранний послеполуденный час заполучить клиента, а уж когда клиент сам
— Эй, молодой господин, не желаете отойти с дамой в подворотню и сделать ей маленький лизь-лизь?
— Фьюить! Молодой, а без шпаги? Давай-ка поищем ее в твоих штанах, красавчик!
— Хо-хо! Два талера — и я твоя до скончания веков. Ну, не меньше, чем на ночь!
— Кло! Одетта! Прекратите задирать этого прелестного господина!
— Валите прочь, крысы! Он мой, мой! На меня смотрел!
— Смело сюда, молодой господин! В моей пещерке живет демон, который усладит вас так, что вы изольете мне свою благодарность точно Саарбургский водопад!
— Твой демон давно издох там и истлел, то-то смердит у тебя из-под юбок!
— Молодой господин! Извольте обратить внимание! Меня обучал страсти сам адский барон Лорнак, мне открыто пять таинств высшего наслаждения в Яшмовом дворце и…
— Это был не барон, а хряк из баронского свинарника, тупая пизда!
— У меня она хотя бы есть, ты, жердь мосластая!
Херовы розены. Барбаросса не любила иметь с ними дела. Докучливые, шумные, невыносимо манерные, они распространяли свой проклятый мускусный запах так плотно, что даже воздух вокруг них казался липким от сгустившейся похоти, а морось на мостовой под их каблуками выглядела конденсатом дрянных страстей. Хуже них только круппели, подумала Барбаросса, решительно приближаясь к беспокойно галдящей стайке уличных шлюх, осадивших благопристойную прежде «Фавналию». Те тоже бывают грубы и навязчивы, а уж сблевать от их вида — самое обычное дело, но они, по крайней мере, не пытаются залезть тебе в штаны. Не потому, что преисполнены непорочности — каждый круппель представляет собой кладезь самых разнообразных и причудливых пороков, живой склад смертных грехов — однако развитие их тела, подстегнутое адскими силами, зашло так далеко, что они зачастую физически не в состоянии спариться с существом человеческой природы. А вот розены… Розены — совсем другое дело.
Древо эделей, пустившее корни на куске голой скалы, именующемся горой Броккен, корни, за последние двести лет сделавшиеся вросшими в базальт и гранит крепчайшими когтями, вросшее своими узловатыми ветвями в тушу Броккенбурга, дало городу обильные плоды, как причудливые, так и отвратительные.
С некоторыми из них Барбаросса готова была мириться, те почти не причиняли своим существованием неудобств, других же находила чертовски отвратительными, способными порядочно испортить жизнь при несоблюдении мер осторожности, часть из которых она подчерпнула у Панди, а часть вынуждена была открывать самостоятельно.
Монфорты тупы и вялы, кроме того, запросто могут размазать тебя по мостовой, просто шарахнувшись в сторону от резко прогудевшего клаксоном аутовагена. Супплинбурги выглядят как надувшиеся скверной бурдюки, обтянутые маслянистой брезентовой шкурой, покрытой пятнами зловонного лишая, противно и глядеть, а если мазнет плечом в толчее, то дублет придется вываривать в крутом кипятке с крапивой и золой, чтобы отмыть. Фуггеры кишат насекомыми, оставляя за собой россыпи дохлых клопов и мух, а сесть на скамью, на которой сидел фуггер означает заработать вшей, которых не вывести еще полгода. Есть и прочие мерзкие отродья — хохочущие в пароксизме вечного галлюциногенного экстаза вельфы, квакающие бруноны с раздувшимися брюхами, омерзительные зальмы, посвятившие свои жизни поиску все новых и новых способов причинить боль своей истерзанной плоти…