Бархатная Принцесса
Шрифт:
— После того, как ты огорошил меня своим рвением.
Это честный ответ, но Олегу он определенно не по душе. Муж обходит стол, наваливается на столешницу бедрами и с дотошной точностью выстукивает пальцами мозгодробительный ритм.
— Прекрати, ради бога, — прошу я, когда барабанная дробь въедается в барабанные перепонки. — Можно ведь без этого?
— Даниэла, ты хотела ребенка. Ты ведь, да? — Олег пропускает мою просьбу мимо ушей и продолжат выстукивать мелодию своего бешенства на моих взведенных нервах. — Ты мне всю
— А ты сказал, что тебе нужна пара лет, чтобы свыкнуться с мыслью о повторном отцовстве.
— Насколько я помню, тебя это не очень обрадовало.
Конечно, меня это совершенно не обрадовало, но я приняла его желание и уступила. Потому что брак — это не переламывание хребта одного ради прихотей другого, брак — это симбиоз, игра в поддавки.
— Я просто хочу еще раз все проверить, — отвечаю я.
— Не можешь смириться с тем, что бесплодна? Будешь и дальше мотать мне нервы своими вечными капризами? А когда тысячный врач скажет, что ты не будешь долбаной матерью, впадешь в депрессию?
Это больнее, чем неожиданная пощечина, потому что все, что он говорит — откровенная ложь.
— Поговорим, когда ты будешь в настроении, — бросаю я, потому что сейчас мы ходим по очень тонкому льду, и любое неосторожное слово может стать спусковым крючком для лавины обидных импульсивных выкриков и поступков, которые нельзя будет отменить.
Но Олег опережает меня, берет за голову двумя руками и горячо шепчет мне в лицо:
— Я же люблю тебя, дура. Я для тебя… Я все для тебя, идиотка. Хоть звезды с неба горстями. Только чтобы Даниэле было сладко, чтобы не ревела в подушку. Не шаталась по малолетним выблядкам!
Я слишком очевидно громко выдыхаю. Это словно удар в живот, от которого внутренности скручивает в жгуты, а легкие превращаются в громко лопнувший пакет из-под чипсов, сплющиваются, теряя способность давать телу живительный кислород. Я судорожно вдыхаю, но ничего не получается: воздух копится в горле, обжигает небо адовой смесью рваного злого дыхания Олега и моих собственных непроизнесенных слов: «Он знает, он знает, он все знает…»
— Зачем ты к нему? — Муж тянет мою голову, больно соединяет наши лбы, скрипит зубами, сдерживая злость.
— Отпусти, — пытаюсь вырваться я, но ничего не получается. Вздох, после которого мир на мгновение наполняется красками, и снова — до головокружения холостая работа легких. — Ты делаешь мне больно, Олег!
От отпускает, и я прикладываю ладони к щекам, пытаясь их остудить. Его руки висят вдоль тела, но я до сих пор чувствую пальцы, вдавливающие щеки так сильно, что кожа лопается изнутри.
Когда его люди видели меня у Кая? В тот день, когда его избыли? Или на следующий, когда я приехала сама?
— Да, я натравил на него зверей, — говорит Олег, потирая лоб. — Потому что урод заслужил. Но мне и в страшном мне не могло присниться,
«Моя собственная жена…»
Олег сказал так много обидных слов, но мое сознание отчаянно цепляется именно в эти, совершенно нейтральные. Его собственная жена. Его придаток.
Собственная — от слова «собственность».
— Они могли его убить! — оглушая саму себя, взрываюсь я. — Ты хотя бы об этом подумал?!
— Я подумал о том, чтобы защитить себя от альфонсов, которые мало того, что трахают мою дочь, так еще хотят поиметь и меня!
— «Тебя, «твою», «мою», — перечисляю я, вскидывая руки перед несуществующей публикой. — А когда же будем «мы», Олег? Когда будет «наша» семья? «Наши» решения и «наши» мечты?
— Как только ты перестанешь корчить из себя святую, Даниэла, и демонстративно подтирать сопли смазливым мальчикам.
Он прекрасно знает, что именно эти слова жалят больнее всего, но намеренно облекает их в глазурь из отборного сарказма.
Телефон вторгается в нашу первую семейную ссору и Олег, глянув на экран, взглядом дает понять, что не ответит, пока я рядом. Но на прощанье, перед тем, как я выхожу из кабинета, добавляет вдогонку:
— Я сыт твоими фокусами, Даниэла. Тема детей закрыта и зацементирована.
Я иду по дому, раскачиваясь из стороны в сторону так сильно, что мебель ударяет то в бедро, то в плечо. На автомате ставлю ногу на первую ступеньку, просто потому, что физическая память знает, что она здесь есть. Переставляю ноги к входной двери, чувствуя себя заводной механической игрушкой, которую ребенок оставил без присмотра — и она в один единственный проблеск разума вдруг увидела путь к свободе.
Рослая фигура охранника расплывается перед глазами. Он что-то басит, пытается меня задержать, но я сбрасываю руку с локтя.
— Даниэла…
Я вскидываюсь на свое имя, но сразу тухну. Горечь случившегося гасит меня, как свечу. Я пытаюсь дышать, но липкий ком стоит поперек горла. Широко открываю рот, кажется, хочу позвать на помощь, но спасительный вдох прорывается в легкие и я громко надрывно стону. Меня словно расстреляли — и я, как тряпичная кукла, с каждым шагом теряю свой ватный наполнитель.
Я прекрасно понимаю, что значит «Тема детей закрыта и зацементирована». Я даже знаю эту фразу наизусть, потому что однажды, когда Олег еще был женат, слышала, как он с такой же безапелляционной интонацией сказал ее в телефон. Только формулировка была совсем не о детях. О чем же? Я пытаюсь зацепится за эту мысль, чтобы удержаться наплаву, не рухнуть в отчаяние, но ничего не получается. Единственная мысль, которая протыкает меня насквозь: судьба — великий уравнитель. Я не разрушала их семью, там давным-давно были руины, оставленные прошлыми короткими романами Олега, но я все равно виновна. Все так говорят.