Бархатная Принцесса

Субботина Айя

Он чмокает меня в макушку и скрывается в недрах необъятного дома. А я зачем-то вспоминаю, что его секретаршу зовут Вероника. Хотя, он ведь не сказал, кто именно звонит ему по работе… в семь часов вечера.

Почему-то эта мысль грызет меня до самой ночи, даже когда Олег засыпает, сжав меня в объятиях. Она кружит вокруг надоедливым комаром, мешает уснуть противным писком. Я не ревную. Я чувствую себя так, будто меня обманули, хоть нет повода подозревать обман.

И только чуть позже, кажется, уже под утро, когда я пару раз забывалась скоротечным беспокойным сном, вдруг понимаю, что меня так насторожило.

Когда мы оформляли документы в ЗАГС, Олег сказал: «Ты единственная женщина с таким экзотическим именем из всех, кого я знаю». Но ведь и Эльвира — не Оля и Оксана? Знал ли он ее до меня или эта женщина появилась только теперь?

Утром я чувствую себя выжатым лимоном. Руки и ноги не слушаются, во всем теле ужасная слабость. Голова кружится так сильно, что тошнота поднимается от любого неосторожного движения.

Олег предлагает вызвать доктора, но я отказываюсь. Сегодня мы должны ехать в центр матери и ребенка, и во второй половине дня мне кровь из носу нужно быть в порядке. Ева приезжает к одиннадцати и возится со мной, как с ребенком: я отказываюсь принимать лекарства, чтобы не навредить еще такой хрупкой жизни внутри себя, но даже ей, своей лучшей подруге, не могу сказать причину. Это совершенно не к лицу взрослой женщине, но я боюсь хвастаться тем, что пока еще такое хрупкое и беззащитное внутри моего такого негостеприимного тела.

— Как дела у Оли? — спрашивает Ева, делая мне какой-то особенный массаж головы. Он и правда немного притупляет боль.

— Я не знаю, она не звонит.

Раньше, когда она только к нам переехала, Оля часто звонила просто так. Из университета или вечером, когда ходила в свою художественную студию и хотела похвастаться, как у нее все хорошо получается. После того, как они с Каем снова стали жить вместе, она ни разу не позвонила. Это не трагедия, но теперь я даже не знаю, что у нее с моим Каем.

Горло перехватывает судорога. Я даже не могу проглотить лимонад, поэтому лихорадочно хватаю стакан и выплевываю в него все содержимое. Горло саднит, как будто я пыталась проглотить что-то очень большое.

— Дани, что такое? — Ева волнуется, обегает кресло и присаживается передо мной на колени.

Я назвала его «Мой Кай».

Возможно, в моей голове и раньше проскальзывали такие мысли, но только сейчас они бьют меня по живому. Как будто произнесла заклинание, которое открыло ящик Пандоры, и все мои страхи, демоны и грехи полезли наружу нескончаемым потоком. Это стихийное бедствие в душе, оно смывает все преграды и заслоны, которыми я до последнего так отчаянно пыталась от него прикрыться.

— Мне… тяжело дышать.

Ева подставляет плечо, помогает мне встать, но живот скручивать от боли, словно меня перетянули раскаленном до бела металлическим обручем. Колени дрожат — и кое как даю понять, что мне нужно в туалет. Ева говорит, что прямо сейчас звонит Олегу и мои попытки ее остановить ничего не дают — она еще большая упрямица, чем я.

Меня тошнит, выкручивает наизнанку, а в животе становится так горячо, что, как только утихает рвота, я растягиваюсь на полу. Из-за обследований у меня снова сбился цикл и месячные должны были начаться еще пару недель назад, но ведь теперь их не должно быть?

На белой ткани всего несколько темных пятен, но меня прошибает

от затылка до самого копчика. Ева тарабанит в дверь, чтобы я открыла, но у меня нет сил даже поднять руку. Только спустя какое-то время я слышу голос Олега — и через минуту дверь просто вырывают из петель. Муж хватает меня на руки, целует мокрый от испарины лоб и говорит:

— Все будет хорошо, родная, все будет хорошо…

Мы приезжаем в больницу, меня тут же укладывают на каталки и уже немолодая, но стильная заведующая отделением, которую Олег называет «Татьяна Михайловна», чуть не силой отгоняет от меня мужа. Из случайных обрывков их фраз я узнаю, что именно к ней мы и должны были сегодня приехать, и в этом центре я должна буду наблюдаться весь период беременности. Или уже не буду?

— Пожалуйста, — я беру ее за руку, но с трудом могу сжать пальцы, — спасите ребенка. Я не смогу… еще раз.

Она просто сосредоточенно кивает и меня увозят в палату.

Снова берут кровь, проводят какие-то обследования, и все под чутким надзором Татьяны Михайловны. Я пытаюсь узнать, что со мной, но в конце концов просто отключаюсь после очередного укола.

Меня будит негромкий, но явно напряженный разговор. Олег и моя врач, они стоят за полуприкрытой дверью палаты, и я не могу разобрать ни слова.

— Я не всесильна, — слышу короткую фразу заведующей, и муж явно хочет что-то сказать ей в ответ, но замечает, что я за ними наблюдаю и тут же оказывается рядом.

Целует так нежно, что в душе щемит. Мне уже не больно, и в голове, наконец, перестало шуметь.

— Что с ребенком? — Это единственное, что сейчас важно.

— С ним все хорошо, — уверят Олег, улыбаясь. — Просто тебе придется поберечься, родная. И побыть здесь несколько дней.

Я устала от бесконечных врачей, от капельниц, уколов, от того, что все говорят хорошо, но становится только хуже. Я мотаю головой, впервые в жизни желая быть просто капризным ребенком, которому позволено все, даже сбежать из белых стен. Я так бы и сделала, если бы речь шла только обо мне, но на кону жизнь малыша, и если для его безопасности мне придется на девять месяцев прирасти к этой койке — я согласна.

Глава двадцать четвертая: Кай

— У Дани чуть не случился выкидыш после аварии. Нужно ее навестить.

— Выкидыш? — тупо переспрашиваю я. — Авария?

Ляля очень сбивчиво рассказывает о том, что у Даниэлы большие проблемы со способностью иметь детей, и что последние годы она лечилась от бесплодия, и что они почти решились воспользоваться услугами суррогатной матери, и еще какая-то совершенно непонятная херня. Я слушаю вполуха, потому что единственная мысль, которая достигла моего сознания и намертво в него вгрызлась, совсем о другом.

Даниэла залетела. От мужа.

Это простейшая задача, где даже тупой в состоянии поставить знак равенства между «залетела» и «трахалась с мужем». Я наивный полный конченный придурок, потому что после того поцелуя я перестал жить, я начал просто существовать и метаться голодным зверем, которому не нужна ни еда, ни вода, который просто хочет снова ее увидеть. И пока я тут подыхал, она продолжала каждую ночь ложиться под своего старого козла. И теперь носит его ребенка, хотя должна носить моего.