Бархатная Принцесса
Шрифт:
— Какого… — скриплю зубами, сдерживая мат, — ты пришла?
Ляля морщится и начинает просто выбешивать своим этим «я невинная овечка и ничего, что просила отыметь меня в задницу, как шлюху».
— Хватит корчить из себя отличницу, — шиплю я, очень радуясь, что между нами стоит кофейный столик, а то бы я просто вышвырнул Лялю на хер, и пусть бы шла жаловаться своим папочке… и, блядь, мамочке! — Говори, что хотела, и уебывай.
— Я хочу помириться! — на одном дыхании выпаливает она. — Я хочу, чтобы мы попробовали стать нормальной семьей.
Это такая феерическая
— Кай, пожалуйста… — Она скребет на коленях брюки и этот звук так раздражает, что я в два счета оказываюсь рядом, прижимаю ее ладони к коленям и очень медленно мотаю головой. Ляля смотрит ошарашенными коровьими глазами, но понимает, что лучше просто даже не шевелиться. И снова говорит, только получив мой такой же медленный кивок. — Я люблю тебя, Кай. Я правда так сильно тебя люблю! Я всегда делаю так много глупостей, потому что просто не умею по-другому. Но, когда ты выгнал меня… в тот раз… — Ляля начинает шмыгать носом.
— Увижу слезы — выгоню, — предупреждаю я. — Будешь давить на жалость — выгоню.
Она судорожно всхлипывает и смотрит на меня так, что я, блядь, чувствую себя палачом, отказывающим в последнем желании приговоренной. Я такой, меня уже не переделать, и я даже в детстве не верил в сказки и волшебство, а уж тем более в то, что жаба может превратиться в прекрасную принцессу. За всеми поступками хозяев жизни всегда стоит какой-то интерес. В данном случае Ляля просто хочет вернуть непослушную зверушку. И даже ее старание меня совершенно не трогает.
— Я изменилась, Кай. Меня тогда словно в землю закопали, а отрыли совсем другим человеком. Я хотела… хотела…
Ляля поджимает губы, нервно задирает рукава свитера и тычет мне под нос исполосованные шрамами запястья — тонкие белые росчерки, совершенно точно не глубокие. Скорее всего, делала их по пьяни, и уж точно не истекла бы кровью до смерти.
— Я только тогда поняла, что не хочу без тебя… не смогу… — Ее губы дрожат, веки напухли, но, кажется, впервые в жизни Ляля делает над собой усилие. — Я хожу к специалисту. Уже больше месяца. Он говорит, что я просто очень запущенная.
Она даже пробует посмеяться над собой, но до такой степени их со «специалистом» работа еще не продвинулась, потому что вместо улыбки получается смятая усмешка. Ляля говорит не переставая, рассказывает и рассказывает, хвастается, как начала все заново, как много нового увидела, встав на путь «переосмысления». Начинаю подозревать, что она ходит не к мозгоправу, а какому-то самопровозглашенному голосу Будды на земле. Но не перебиваю, потому что все равно особо не вникаю в ее пиздострадания. Это все равно, что слушать скучное радио на заднем фоне: оно не раздражает, оно просто есть и его пока не выключить.
Но все резко меняется, когда я случайно вылавливаю из ее потока сознания знакомое имя — Дани.
— Твоя мачеха?
Ляля прилежно кивает и мне хочется схватить ее за плечи и трясти до тех пор, пока с нее не слетит
— Я живу с ними, пока. — Ляля обхватывает себя за плечи, смотрит на меня с немой мольбой, но меня больше не купить на это говно — я не буду собачкой у нее на побегушках. — Дани говорит, что семья — это очень важно. И что я должна бороться за свою, если уверена, что ты — мой мужчина.
Блядь, что за хуета?!
Что это за детский сад штаны на лямках? Она бы еще библию процитировала и воззвала к моему чувству ответственности.
— То есть твоя мачеха считает, что мы и дальше должны корчить счастливое семейство? — уточняю я. И ни хера не узнаю свой голос. Неудивительно, что даже Святая Ляля не может сдержать панику. Она видит, что со мной что-то происходит, но ее скудному умишку не дано увидеть очевидную связь. — Это она научила тебя прийти ко мне с мировой?
Я был готов к тому, что она скажет «да», но меня все равно смыло в пропасть.
Даниэла, та, которая «не на один раз», которая расхаживала у меня перед носом в одних, блядь, трусах, которая чуть дыру во мне не прокусила, назначила себя крестной матерью наших с Лялей отношений. Это настолько абсурдно, что я просто ржу. Не смеюсь, а именно ржу: громко и противно, вместе со смехом выхаркивая злобу, которой во мне слишком много.
— Кай, ты ее просто не знаешь, — говорит Ляля и я вскидываю руку, очень надеясь, что этого будет достаточно, чтобы заткнуть ей рот.
Нет, блядь, как раз я-то ее знаю. Она из тех, которым и хочется, и колется. И если бы я тогда не строил из себя хорошего парня, давая ей выбор, мы бы уже в первую ночь утрахались до смерти.
«Семья, блядь? Ты правда хочешь, чтобы мы стали большой дружной семьей? Твой старый пидор Никольский, который чуть не отправил меня на тот свет, неуравновешенная истеричка Ляля — и ты, которая потекла на мужа своей падчерицы? Ты правда этого хочешь, Принцесса?»
— Мириться, значит? — Я сбрасываю толстовку и стаскиваю футболку, швыряя все это куда придется. — Ну пошли мириться, Ляля.
«Ты сожрешь все это дерьмо вместе со мной, Даниэла. Твое «правильно» сожжет нас обоих. Слышишь эту тишину? Это священники не пришли дать нам покаяние перед тем, как палач поднесет факел к нашей одной на двоих куче хвороста. И когда все закончится, никто не развеет наш пепел по ветру. Тебе больно, Принцесса? Я так точно подыхаю».
Глава двадцатая: Даниэла
В студии как всегда много работы, и последние дни перед показом самые напряженные.
Но я трудоголик и никогда не боялась работы, даже если она забирала все мое свободное время, даже то, которое нормальные люди тратят на сон.
Сейчас я почти не сплю. Потому что в последние недели мои сны превратились в сущий ад: в них, сменяя друг друга, словно разбитые лошадки на ржавой карусели, мелькают то сумасшедшие врачи с игрушечными младенцами, то Кай, у которого почему-то нет лица.