Бархатная Принцесса
Шрифт:
— Я тебя ненавижу, Кай, — говорит, стуча зубами, словно сумасшедшая. И жмется, как будто хочет раздавить меня своей ненавистью. — Я тебя ненавижу. Я вас обоих ненавижу. Я вас…
И меня глушит звуком выстрела.
Я знаю, что она стреляла в меня. Ощущение такое, будто к боку подставили электродрель и одним нажатием просто просверлили во мне дыру. Я пячусь назад, уже на автомате, до боли в запястье прижимаю ладонь к ране.
Кровь проступает между пальцами, и болит так, словно в рану вкручивают раскаленный болт.
Ляля пятится, перехватывает
— Тебе больно, Кай? — спрашивает, на миг убирая руку, чтобы вытереть выступившую на губах слюну.
Почему-то так сильно похожа на бешенную собаку, что я просто улыбаюсь. Нет, я тупо начинаю хохотать, насколько это вообще возможно с дыркой в боку. Я был на войне и видел много всяких херовых ран, и знаю, что если бы она попала в жизненно важный орган, я бы не был таким бодрячком. Хотя, конечно, я запросто могу подохнуть, просто истекая кровью, поэтому, превозмогая боль, сжимаю два пальца и придавливаю рану, словно пробкой.
Я бы хотел просто свернуть ей шею.
Это мерзкое чувство, которое до сих пор иногда будоражит меня в послевоенных кошмарах. Но тогда мне хотелось убивать тех, кто убивал моих товарищей, а сейчас я вижу просто перекошенную собственной злобой суку. Ни жалости, ни попыток понять ее мотивы. Это все — херня, которой нет места ни в моей голове, ни, тем более, в моем сердце. Я жестокая тварь, быть может, но сегодня отсюда живым выйду либо я, либо она. Потому что у Ляли взгляд двинутой истерички, которая не видит разницы между любовью и принуждением к любви.
— Тебе больно?! — орет она, и пистолет «танцует» в ее побелевших пальцах.
— Нет, — отвечаю я, но во рту противный металлический вкус, а перед глазами уже появились черные мошки, и жжет от них так, будто лазером по сетчатке.
Ляля щурится и перестает смеяться. Тычет в меня стволом и пытается что-то сказать, но мысли явно от нее разбегаются. Она пришла сюда… зачем? Убить меня? Даже ее куриными мозгами можно догадаться, куда нужно стрелять, чтобы наверняка.
— Думаешь, мне страшно? — Я слизываю с губ слава ненависти. — Думаешь, если будешь угрожать мне стволом, я сразу раздумаю с тобой разводиться? Да пошла ты в жопу, Ляля.
Она кривит рот, плачет и смеется одновременно, совершенно точно — полностью неадекватная. И то, как она поглядывает в сторону двери, мне совершенно не нравится. Что если расправы со мной ей окажется мало, и она поедет к Даниэле? Образ моей Принцессы под прицелом Ляля на хер вышибает из меня даже самые жалкие проблески сожаления и попыток если не понять, то хотя бы найти объяснение поступкам этой доведенной до безумия вседозволенностью суки. Чтобы взять в руки пистолет, нужно переступить грань, чтобы взять его и прицелиться в человека — нужно выковырять из себя все сомнения. А чтоб выстрелить и смотреть, как кто-то истекает кровью, ничего уже не нужно. Поэтому я и смотрю на Лялю как на «ничто».
— Я тебя ненавижу! — орет эта ненормальная — и я успеваю выхватить взглядом движение ее пальца на спусковом крючке.
И только это меня спасает,
Я чертов сраный везунчик, потому что и эта пуля проходит навылет. Но теперь во мне две кровоточащих дырки, а это значит, что подохнуть я могу уже гораздо быстрее. Но я должен задержать эту тварь, иначе она может захотеть крови моей Принцессы.
— Кай! — орет Ляля, когда я сползаю по стене.
Слепо ставлю ладонь, чтобы опереться на нее, а потом почти с удивлением смотрю на алый отпечаток. Когда с меня успело столько натечь?
Пистолет выпадает из рук Ляли, и она уже возле меня, лезет ко мне со своими слюнями, от которых, если б я только мог, уже бы утерся. Боженька, знаешь, ты редкий сукин сын, потому что мучить умирающего ядом — это ни хрена не смешно.
— Кай, прости, прости… — Ляля шарит по мне руками и — блядь! — просто прижимается, словно к плюшевому медведю. — Я люблю тебя.
— Пошла ты… — еле шевелю стылыми губами. Холод растекается вверх по ногам, подбирается к коленям.
Кто-то звонит в дверь. Слышу стук и несколько взволнованных голосов. Хочу закричать, чтобы вызвали «скорую», но язык уже не слушает. И единственное облегчение в этом всем — я перестаю чувствовать Лялю. Только ускользающим в пустоту сознанием еще способен различать ее признания в любви, которые она говорит умиротворенно, словно мы с ней повздорившие из-за пустяка подростки, и вся ссора сошла на нет после пары матерных фраз.
Но это хорошо. Пусть сидит надо мной, словно живой могильный камень, лишь бы нажралась этой местью досыта. Потому что если она хотя бы попробует дернуться в сторону двери, я ее просто задавлю. И сдохну, сжимая глотку в скрюченных пальцах.
Глава тридцать седьмая: Даниэла
Возле дома меня уже ждет машина с начальником безопасности Олега. Тем, который по его свистку помогает улаживать неудобные дела и который нанял избивших Кая головорезов. Олег, конечно же, не станет разбираться со мной теми же способами, и вот эта машина — его демонстрация. Он как бы говорит: «я знаю, где и с кем ты была, и у нас будет очень серьезный разговор, дорогая, поэтому лучше не делай глупостей».
Олег — не бандит, не крестный отец и не тот человек, который решает все вопросы сугубо угрозами, и он точно не воюет с женщинами, но мне все равно страшно, когда я сажусь на заднее сиденье и дверцу за мной захлопывают со слишком громким щелчком. Или это уже паранойя?
Пока мы едем, я все время колочусь в странной тревоге. Почему-то болит в боку, словно меня прострелили из забивающего гвозди пистолета, и все время хочется прижать туда ладонь. Это никак не связано с беременностью, но мне не нравится эта боль, потому что — хоть это и звучит странно — это точно не физическая боль. Это словно… у меня в голове. Как будто по венам пустили сигнал «SOS» — и все нервные окончания вопят о скрытой угрозе, а мои болевые рецепторы продолжают посапывать в кроватях, словно их это вообще не касается.