Барометр падает
Шрифт:
И далее разъяснялись основные положения новых законов. В доступной для населения форме.
Итак!
Итак, с учетом высказанных во время всенародного обсуждения пожеланий трудящихся, верхняя планка доходов установлена в двенадцать тысяч рублей за финансовый год. А финансовый год будет начинаться первого… нет, не октября, а сентября! То есть месяц, считайте, мы уже прожили в новом финансовом году! Двенадцать тысяч рублей в год — это ровно тысяча в месяц. Кругленькая сумма, не правда ли? Но грязными, да. Таким образом семья, в которой двое трудящихся взрослых, может заработать двадцать четыре тысячи в год, или по две тысячи в месяц в среднем. Разве это мало? Для
Теперь о нетрудовых доходах.
Возьмем, к примеру, автора популярного произведения. Драматического, оперного, литературного, не суть. Идет его пьеса в театре, и получает он отчисления. Допустим, по двести рублей в месяц. Или по двести пятьдесят. Справедливо? Конечно, справедливо: люди ходят в театр, покупаю билеты, и толика от поступлений в кассу идет автору. Чтобы он мог содержать семью, и писать новые социально значимые пьесы. Или романы. Или оперы. Но, предположим, пьеса идёт в десяти театрах. Или в ста — театров у нас много, Советский Союз — страна высочайшей культуры, в том числе и культуры театральной. Умножаем двести пятьдесят на десять, или даже на сто. Двадцать пять тысяч в месяц! Триста тысяч в год! А справедливо ли это? Пьесу ставят режиссеры, играют актёры, заняты костюмеры, осветители, рабочие сцены и множество других людей. Получается, автор стрижет прибыль с чужого труда! А это уже эксплуатация, что в социалистическом государстве недопустимо. Поэтому что? Поэтому если сумма дохода, точнее, всех доходов, двенадцать тысяч в год и ниже — получи, заработал. А выше — нет, это нетрудовой доход.
Однако, если то или иное произведение будет удостоено премии, советской или международной, то денежная часть премии в установленный лимит входить не будет. Это другое, это не эксплуатация, это признание заслуг. Потому получайте Ленинскую или Государственную премию на здоровье! И Нобелевскую тоже.
Еще одно. Гражданин Советского Союза не должен хранить деньги в банках капиталистических стран. Потому что банк при капитализме — та же машина эксплуатации человека человеком, банковская прибыль — это кровь, пот и слезы трудящихся всего капиталистического мира! Советским людям такие грязные деньги не нужны! Если по тем или иным причинам советский человек временно живёт за границей, он должен пользоваться услугами советских кредитно-финансовых учреждений за рубежом, конкретный перечень которых предоставляют советские дипломатические представительства, посольства и консульства.
Теперь о наследстве. Частный домик, автомобиль, мебель, книги и прочее — наследуются беспрепятственно, при условии, конечно, что они получены законным путем. Другое дело — имущественные права на творческие произведения. Допустим, написал писатель роман, или много романов. Потом взял, да и умер. И его наследники получают деньги за переиздания годы, годы и годы. Двадцать пять лет! Но если автор умер, за счет чего возникают эти деньги? За счет чего живут — и припеваючи живут — наследники, не ударившие пальцем о палец? За счет эксплуатации как издателей, так и читателей!
И по новому закону, во-первых, общая сумма полученных выплат не должна превышать двенадцати тысяч рублей в год, а, во-вторых, наследники пользуются имущественными правами не более пяти лет. Исключение составляют нетрудоспособные или несовершеннолетние наследники первой очереди, которые вправе получать причитающиеся суммы на
Всемирной конвенции об авторском праве.
Мдя.
Прямо как на меня пошито.
Тут тебе и авторские отчисления, и зарубежные банки, и наследование…
И я думаю, что меня точно имели в виду, когда писали этот закон. Стельбов велел именно так. Он показывает, что общественное для него выше личного, что он не собирается протежировать какому-то Чижику, пусть тот и отец его внучки. Кому показывает? Кому-то в Политбюро? Или стоустой Молве? Ведь раньше или позже косточки ему начнут перемывать самые что ни на есть простые люди. Колхозники, рабочие, сторублёвые инженеры, врачи, учителя. Пенсионеры тож. И то, что Чижику, да-да, тому самому, чемпиону, подрезали крылышки, многих согреет. Стельбов строг, но справедлив, а это главное: чтобы всё по-справедливому было. А шибко богатых чтобы не было. У нас государство рабочих и крестьян, а не чижиков-пыжиков. Какой миллион? За проигрыш? Такого чижика и в клетку посадить не грех, добавит самый бдительный гражданин, если чижик не оправдает оказанное доверие и утратит корону.
А я утрачу?
Пришёл Миколчук. Я просил меня не беспокоить, но Адольф Андреевич, очевидно, считает, что его визит не только не беспокоит, а, напротив, воодушевляет, прибавляет сил, накачивает решительностью, уверенностью, энтузиазмом.
— Как порох в пороховницах? Сухой? — спросил он с деланной бодростью.
— Суше не бывает, — ответил я вяло. — Я вздремнуть хотел, а вы мне мешаете, Адольф Андреевич.
— Вздремнуть? А что же вы ночью-то делали, Михаил Владленович?
— Думал, — и, предупреждая дальнейшие вопросы, — Смотрел на Берлин, и думал. Вот он, перед вами, прямо у ног. Если не знать, то и не скажешь, что город разделён. А вот ночью всяк поймет, что есть здесь, и есть там. Ночью виднее, кто есть кто, не парадоксально ли?
— И что из этого следует? — с интересом спросил Миколчук.
— Что порой во тьме врага распознать легче, чем при ясном дне, — сказал я тихо-тихо.
— Кого вы имеете в виду, Михаил Владленович?
— Никого конкретно. Пока никого конкретно. Однако…
— Однако?
— Однако смерть постояльца в номере двенадцать-двенадцать мне кажется плохим знаком. Ни с того, ни с сего молодые люди в моём номере не умирают.
— Полноте, полноте. Это ведь не ваш номер, ваш номер этот!
— Но человек умер!
— Сердце. Его рейс откладывался из-за непогоды, человек волновался, впервые командирован за границу, вот сердце и не выдержало.
— Вы точно знаете?
— Так считают здешние товарищи, а они — специалисты, поверьте.
— Верю, — ответил я. — Верю, но остаюсь при своем мнении. Во второй партии я применил новинку, плод долгого анализа, а Карпов за доской нашёл опровержение. А вдруг ему подсказали?
— Кто? Геллер?
— Нет, Ефима Петровича я в этот вариант не посвящал.
— А кого посвящали?
— Никого.
— У вас есть записи вариантов? Тетради, записные книжки?
— Есть, но они остались в Москве.
— Тогда как же…
— Это Берлин, Адольф Андреевич. Берлин! Сколько тайн он хранит? Вдруг они могут читать мысли? Мои мысли? Аппарат в номере наверху! Или справа, слева? А то прямо из Западного Берлина? Через окно! Электронный мыслескоп! Я читал: гитлеровцы работали над ним, над электронным мыслескопом! Ставили изуверские опыты над пленными! А потом их забрали в Америку. Не пленных забрали, а фашистских изобретателей!