Барометр падает

Щепетнев Василий Павлович

— О, да! В Америке говорят Россия, подразумевают Советский Союз, говорят Советский Союз, подразумевают Россия. Ты, Чижик, приехал в Берлин Бог знает откуда, я тоже… здесь живу, а БАМ объединяет миллионы сердец! Великая, великая стройка!

— На БАМе я не был, но был в Узбекистане. Ты был в Узбекистане?

— Нет, не был. Россия велика, не всё сразу!

— Узбекистан — это «Тысяча и одна ночь», только лучше. Тысячелетние города — Самарканд, Бухара. Вечная Пустыня. И люди, чудесные люди, которые строят будущее. Мы, вернее, они, — я показал на Лису и Пантеру, —

весной будут снимать в Узбекистане фильм.

— Будем-будем, — подхватили девочки, глядя на Дина Рида, как лисы на виноград. — Московская киностудия, узбекская, и при участии «Баррандов» и «DEFA». Хороший бюджет, большие возможности. Давай, Чижик, продолжай.

— И мы бы очень, просто очень хотели, чтобы ты участвовал в этом фильме, — продолжил я.

— А о чём фильм? — Дин Рид, как и положено суперзвезде, не торопился.

— Это музыкальный фильм, фильм-опера. Сюжет таков: Бухара, начало пятнадцатого века. Султан Улугбек, великий учёный и просвещенный правитель, устраивает шахматный турнир, на который приглашает лучших игроков со всего света. Цель его — показать, что не армиями нужно мериться, а знаниями, а шахматы — наглядный пример таких состязаний. Тайные недоброжелатели пытаются сорвать состязание, рассорить участников, посеять вражду, но добрая воля всё превозмогает, и турнир становится примером, как можно состязаться мирно, без крови.

— А я…

— Ты будешь великим игроком, живущим за Великой Водой. Американцем, то есть.

— Нужно подумать, посмотреть графики гастролей…

— Думай, думай.

— Ты ведь собираешься в Москву? — спросила Лиса Дина Рида.

— Да, скоро.

— За комсомольской премией, — утвердительно сказала Пантера.

— Вы знаете?

— Мы, Dean, и есть комсомол. Его Центральный Комитет.

Дин Рид подобрался. Он-то думал, что… Впрочем, кто его знает, о чем он думал. Но разговор далее перешел с немецкого на английский.

— И в Москве, Dean, мы подпишем договор. Или не подпишем, тебе решать.

— А петь… На каком языке я буду петь?

— На английском. В опере всяк поёт на родном. С Тимоти Райсом всё улажено.

— С Тимоти Райсом? А причем здесь Тимоти Райс?

— Он автор текста (разумеется, lyrics) английской версии оперы. Автор узбекской — Шараф Рашидов. Арабской — шейх Дахир Саид Джилани.

— А русской? Ведь будут же и по-русски петь?

— Непременно будут, можешь не сомневаться.

— Кто же автор русского текста?

— Мы, Dean, мы.

— Погодите, погодите… Так это ведь «The Desert»!

— Правильно. По-английски «The Desert», а по-русски «Пустыня».

— И авторы…

— Музыка Чижика, а lyrics мы уже сказали.

— Значит, вы — тот самый Chizzick?

— Тот самый, тот самый, — уверил я Дина Рида. — Все птички на веточке, а я, бедняжка, в клеточке. Боже, как мне повезло!

Дин Рид задумался и так, в задумчивости, пребывал всё оставшееся время. Недолгое: вскоре была подана команда «разойтись». Негласно, просто все засобирались и стали прощаться.

Распрощались и мы. Пора и честь знать, ага.

— Отвезите нас, пожалуйста,

в Intershop, из тех, что получше, — сказала Ольга водителю «Чайки».

Ехать вышло недалеко, Intershop в Берлине если и не рядовой магазин, то и не единственный. Дюжины две, может, и больше. И вообще по Германии разбросаны в изрядном числе. Страна зарабатывает деньги. В смысле, валюту.

— Нужно купить подарки, — объяснили девочки Алле. — В Союзе любят подарки. Да везде любят. А завтра мы возвращаемся в Москву.

Мне они не объясняли. И без того знаю. Любят. И потому всё просто: женщинам косметика, мужчинам — бритвы «Жиллет» или «Вилькинсон». Места занимают мало, весят всего ничего, и стоят пустяки, но губной помадой, настоящей западногерманской губной помадой дамы будут краситься в особо торжественных случаях. Краситься и вспоминать дарителя добрым словом. Тож и разовые станки «Жиллет». После «Невы» или «Спутника» — просто рай.

— Остановитесь здесь, — мы не доехали метров пятьдесят. Специально. Чтобы злобные западные корреспонденты не фотографировали «Чайку», мол, советское посольство отоваривается в Интершопе, отдавая предпочтение западным товарам.

Прошлись.

— Какая у вас валюта? — спросил швейцар у входа. Я ответил классическим «Не бойсь, не доллары».

И в самом деле не доллары. Западные марки. И у девочек тоже. Им часть командировочных выдали западными марками. Для представительства. Сколько выдали — не спрашивал.

Девочки пошли к отделу косметики. А я — к автомобилям. Да, в магазине продавали автомобили. Никакой очереди! Любые. «Трабанты», «Вартбурги», «Лады», «Волги», бери — не хочу.

Вот я и не хочу. Хотя цены завлекательные. «Волга», экспортный вариант — двенадцать тысяч марок. Западных, не местных. По курсу около пяти тысяч рублей. Да только где их взять, по курсу?

Ну, у меня-то есть. Но у меня и «Волга» есть.

Подошла Алла.

— Вам не интересна косметика, Алла?

— У меня нет валюты. То есть, восточные марки есть, но их не принимают.

Ясно. Девочки проводят очередную комбинацию, пас на Чижика.

— Могу поменять, если хотите. Сколько поменять?

— Сто… Сто марок. Если можно. Или… — она расхрабрилась, — или двести!

— Конечно, можно. Сто восточных марок по курсу… По курсу… Я как раз «Известия» недавно смотрел. Сто восточных марок — это сто пятнадцать западногерманских. Двести, стало быть, двести тридцать. Извольте получить! — и я произвёл обмен.

Ну да, своего рода подкуп. Или взятка. Уличный курс — три к одному, да ещё риски либо быть обманутым, либо быть арестованным. Но тут не улица, а мы не граждане Германской Демократической Республики, мы иностранцы. Делаем с валютой, что хотим. Как Рогожин, хоть в камин. Только мы не Рогожины. Да и какой же это подкуп, если обмен произведен строго по банковскому курсу? Это товарищеская мена, как в школе: у меня два синих карандаша, но нет зелёного, а у тебя два зелёных, но нет синего. Мы разменяли карандаши, и теперь можем рисовать правильно, зелёный дуб на берегу синего моря. За что же нас наказывать, Мариванна?