Барракуда
Шрифт:
— Слушай, очень хорошо, что ты не дала мне уйти и затащила сюда! Есть идея запустить о вашем фонде передачу. Эфир получим без проблем, — сочиняла на ходу телевизионщица. — Вы же тянете огромный воз, нужный и важный для всех — помогаете детям. Опекаете каждого, не делите на черных и белых, вывозите сирот, пристраиваете в лучшие детские дома, даже в семьи, фактически даете шанс выиграть у судьбы. Да еще при нашем всеобщем бардаке и воровстве у вас не пропадает ни копейки! Это заслуживает не просто интервью, а…
— Подожди, — остановила Зорина, — не тарахти, пожалуйста. Скажи, детка, только честно: когда тебя осенила эта идея?
— Неделю назад, — не моргнула глазом та.
— А почему до сих пор
— Послушай, — не выдержала Кристина, — тебе не кажется, что ты весь вечер упорно пытаешься вывести меня на чистую воду? Не нужно, я предпочитаю землю. И не стоит искать в темной комнате черную кошку, Надя. Лучше включить свет и убедиться, что ее там нет. Тебя никто не собирается дурачить или что-то скрывать. У меня нет тайн, какие, вообще, могут быть секреты между друзьями? Вернее, у каждого из нас, конечно, есть в душе уголок, куда других не допускают, даже самых близких, — спохватилась она, поняв, что переборщила чуток, — но водить за нос друзей — подловато, ты согласна? — и мысленно поаплодировала архитекторше, гладкое лицо которой оставалось безмятежным, только глаза сузились совсем незаметно.
— Пой, ласточка, пой, — насмешливо протянула Зорина. — Ты забыла, милая, сколько мне лет. Я неплохо изучила людей, а тебя — лучше других, — «ласточка» молча поднялась с допотопного диванчика и шагнула к двери, — потому что люблю, — закончила фразу Надежда Павловна. — Сядь, пожалуйста, — Кристина колебалась недолго. Она, действительно, всерьез привязалась к этой строгой красивой женщине со светлыми волосами и темными глазами. Гостья снова примяла задом обветшалый атлас. — Сиди и слушай, умей выслушать того, кому ты не безразлична, — Надежда Павловна выдержала небольшую паузу и спросила, глядя в упор. — Тебя ведь интересуют мои отношения с Ефимом, не так ли? Только, Бога ради, не ври! Я видела, как ты не сводила с нас глаз и старательно изображала при этом безразличие, — разыгрывать перед Зориной наивность оказалась глупо, а говорить правду не было нужды. — Умница! Я надеялась, что ты не станешь унижать нас враньем, — Зорина одобрительно улыбнулась и огорошила. — Когда-то я была без памяти влюблена в этого прохвоста.
— Господи, ты такая красавица, — не поверила своим ушам Кристина, — что ты в нем нашла? — и тут же прикусила язык. — Извини, я, кажется, ляпнула чушь.
— Нет, — усмехнулась Надежда Павловна, закинула ногу на ногу, обхватила руками колено и замолчала, не сводя глаз с сундука, словно ожидала от сияющей меди подсказку, а не дождавшись, призналась, — не ты одна удивляешься, я ломаю над этим голову всю свою жизнь.
— Ты его любишь до со сих пор, — осенило вдруг «детку». В чуланчике стало совсем тихо, только из-за двери доносилась музыка.
— Это не любовь, — не сразу ответила Зорина, — тяжелый крест, который, видно, нести мне, пока не сдохну… И знаю, что подлец, а забыть не могу, старая дура, — презрительно фыркнула она и потянулась к пачке сигарет, небрежно брошенной на нижней полке этажерки, щелкнула зажигалкой, затянулась. — У нас ведь должен был родиться сын, — опять приковалась взглядом к сундуку, как будто не собственная воля, а гипнотическая сила древнего ящика заставляла ее говорить. Кристина не понимала причины такого внезапного оголения души, но старалась не упустить ни слова. — Он радовался, как ребенок, когда я сообщила об этом, строил наполеоновские планы… И через неделю женился. Андрей был на свадьбе шафером, а меня в эти минуты потрошил знакомый гинеколог, — Зорина с силой раздавила окурок, оторвалась, наконец, от деревянного гипнотизера. — Потом Андрюша увез меня в Сочи, поправить здоровье любимой жены… Так что, не верь никому, кто будет заливать о счастливых семьях, таких нет. Есть просто разная степень иллюзий, — хозяйка улыбнулась застывшей гостье. — Наверно, размышляешь,
— Если тебе так легче, нет.
— Не могу признаться, что облегчила душу, но каяться перед тобой забавно, даже весело как-то. Слушаешь хорошо, вероятно, сказывается профессия, — Зорина вытащила из пачки вторую сигарету, закурила, выпустила дым и небрежно спросила. — Если Ефим позовет за собой, пойдешь?
— С ума сошла?
— Возможно, — легко согласилась Надежда Павловна, — этот стервец совратит и святую. Умен, хитер, обаятелен, прекрасный любовник. Наверное, его мамаше улыбался Сатана, когда перерезали пуповину.
Кристину утомила длинная исповедь. Коварные соблазнители, обманутые мужья, грешные жены — она не духовник и не писатель, для чего ей чужие страсти? Рядом уныло дымила сигаретой усталая, немолодая женщина, самый близкий на сегодня человек и перебирала без тени смущения свое грязное белье. «Детка» почти физически ощущала запахи человеческих выделений. История Надежды Павловны была банальна и стара, как мир, не вызывая ничего, кроме жалости да снисхождения. Громкие фамилии могли бы, конечно, стать сахарной костью для вечно голодной желтой прессы, но серьезному журналисту здесь делать нечего. Оставалась, правда, оплеуха в чуланчике, но для ее разгадки потребуется время.
— Я пойду, Надюша, — поднялась гостья, — завтра трудный день.
— Да, конечно, — машинально пробормотала Зорина, вставая следом. — Ты предлагала сделать передачу? Я согласна.
— Какую? — забыла телевизионщица свои выкрутасы.
— Так и знала, что лепишь горбатого, — усмехнувшись, внезапно перешла на воровской жаргон интеллигентная и утонченная Надежда Павловна. — Но не обижаюсь, а напрашиваюсь: расскажи в эфире о моем фонде, форма — любая. Передача, фильм, сюжет в «Арабесках» — что угодно, чем больше хронометраж, тем лучше. Мне необходимо засветиться, я хорошо заплачу всей съемочной группе.
— Платить не нужно. Ты делаешь благородное дело, и это достойно внимания. Если хочешь, выпустим получасовой фильм, но не быстро.
— Нет, долго не годится. Давай сюжет или интервью.
— Хорошо, постараюсь забить на ту неделю.
— Лучше на эту.
— Надь, что за спешка? Ты же раньше отказывала даже самой захудалой газетенке, не хотела шумихи.
— А теперь жажду славы, — улыбнулась президент МВД, — и чтобы ты мной гордилась. А если от этого эфира будет зависеть моя жизнь, ты и тогда ответишь: подожди до той недели? — пошутила она.
— Я разобьюсь в лепешку, чтобы тебя прославить и спасти твою бесценную жизнь, — с улыбкой успокоила Кристина и толкнула дверь «светелки».
— Глотните, — цепкие пальцы впились в шею. Кристина закашлялась.
— Я просила глотнуть, а не кашлять.
— Простите, Инна Матвеевна, дыхание перехватило.
— А будете так себя вести, оно и вовсе исчезнет, — эндокринолог внимательно посмотрела на беспечную пациентку. — Вы в курсе, дорогая, что с вашим заболеванием работа на телевидении противопоказана? Молчите? Значит, знаете, — удовлетворенно кивнула докторша. — Как долго вы собираетесь жить? Десять, двадцать, пятьдесят лет? Может, две жизни? Извините за резкость, но при таком халатном отношении к себе, я дам не более пяти лет, и это еще много, другой не поручился бы и за столько. Вы о чем думаете, моя милая? — врачиха сдвинула на нос очки и сердито уставилась на Кристину. — Молодая, красивая женщина, вся жизнь еще впереди! А она, вывалив язык, носится, как угорелая, по бетонной коробке, облучается, плюет на собственное здоровье и надеется, что слава ее переживет. Непростительное легкомыслие!