Барракуда
Шрифт:
Выходной прошел сонно и лениво. Повалялась с книжкой на диване, пересмотрела «новости» на всех каналах, понежилась в ванне. Не высовывала на улицу нос даже за хлебом. А около девяти вечера позвонила мать.
— Как дела, дорогая? Чем занимаешься? — ее голос был истлевшим, как потравленный тлей лист.
— Привет, мам! Нормально, ничем. А ты почему такая? Что-то случилось?
— У меня тоже все нормально, — ответила Мария Павловна после легкой заминки, — просто скучаю. Мы с тобой очень редко видимся, детка.
— Я не бездельничаю, мама, работаю. И, позволь тебе заметить, давно уже взрослая, отвыкла цепляться за твою юбку.
— Да ты никогда и не цеплялась, — не обиделась на хамоватую реплику мать, — с детства
— Мам!
— Да?
— У тебя, правда, все нормально?
— Не волнуйся, все хорошо. Доброй ночи, милая!
— Я, может, заскочу к вам на днях.
— Спасибо, буду очень рада, — Мария Павловна положила трубку. Кристина прикинула в уме: они с матерью не виделись почти полгода. Бесчувственная дочка достала ежедневник и в четверге следующей недели сделала пометку: мать, после работы.
… Она шла по узким мосткам через болото, крепко прижимая к груди маленького ребенка, мальчика. Деревянный настил шатался, под ногами зияли огромные щели, из прогнивших досок торчали ржавые гвозди. Болотная жижа вокруг вспучивалась и булькала, выпуская газы, как будто страдала несварением той дряни, которую поглотила. Малыш вцепился в шею пухлыми ручонками, как клещ, ввинчиваясь в лицо кудрявой головкой. А вдоль мостков, до самого конца выстроился почетный змеиный караул. Живая, извивающаяся, бесконечная, зеркально отраженная буква «Г» по обе стороны мостков шипела, угрожала жалами и норовила цапнуть. Страха не было. Минутный ужас быстро сменился бесшабашным интересом к мрачному пейзажу. Эта безрассудная веселость, видно, здорово разозлила гадов, и они бешено задергались в конвульсиях, заплевались раздвоенными языками. Но бессильные «плевки» не достигали цели, и скорее походили на безобидные детские дразнилки, чем на смертельную угрозу. Она хотела плюнуть одной кобре в холодные, пустые бельма, но помешал малыш, теплой удавкой обхвативший шею. Впереди показался берег, к которому стремился змеиный соблазн. Ускользающая добыча ускорила шаг, крепче обнимая ребенка. Внезапно подступил страх: всякому известно, что самый трудный шаг — последний, когда человек, обрадованный близостью цели, запросто может споткнуться. Вдруг чей-то голос шепнул в ухо: «Не бойся! Не будешь оглядываться, крутить головой и глазеть по сторонам — прорвешься». И она послушно потопала вперед, застывшая и прямая, точно проглотила аршин, только ноги двигались сами собой. До берега оставалась пара шагов, она занесла ногу, чтобы сделать предпоследний, и тут одна из гадин молниеносно бросила свою плоскую голову вперед и ужалила мальчика в розовое ушко. Ребенок закричал так пронзительно и звонко, что стали рваться барабанные перепонки. Она соскочила с последней доски и рухнула с орущим малышом на спасительную твердь. А мальчуган заходился от крика, из крохотной ранки капнула кровь. Она наклонилась высосать яд и…
Будильник показывал шесть. Очумевшая от мерзкого сна Кристина протянула руку к надрывающемуся телефону.
— Алло!
— Доброе утро! Прости, ради Бога, что звоню в такую рань, но мама говорила, ты в это время обычно уже на ногах.
— Все нормально, Петр Сергеич, — под ложечкой противно заныло. — Что случилось?
— Только не волнуйся, пожалуйста. Маму положили в больницу. Она не разрешала тебе звонить, не хотела беспокоить. Но я считаю, что ты должна об этом знать. Маму положили в больницу, — зарядил он одно и тоже. — Я подумал, может, ты захочешь ее навестить.
— Когда?
— Что — когда?
— Положили когда? Я вчера вечером говорила с ней по телефону.
— Ночью.
— Что с ней?
— Аппендицит.
У Кристины отлегло от сердца: операция проще пареной репы, каждый третий ходит с резаным внизу животом.
— В какой она больнице?
—
— Где это? — отчим охотно принялся объяснять и занятая по горло падчерица приуныла: ехать придется к черту на кулички. — А поближе было нельзя?
— Там, говорят, хирургия хорошая, — порадовал Петр Сергеевич. Конечно, для пенсионера и семь верст не крюк, а работающему человеку каждый лишний метр — золотой, не наездишься.
— Хорошо, — вздохнула трудяга, — диктуйте точный адрес, отделение и палату. Постараюсь сегодня заскочить.
Но заехать в больницу не удалось ни в этот, ни в следующий день. Когда на шее два эфира, а на носу сдача фильма с хронометражем пятьдесят минут, не то, что мать родную, себя забудешь. Весь день не отлипала от текстов, в перерывах подчищала монтажные листы. Ночью, кровь из носу, надо закончить монтаж: фильм уже заявлен в программе, а впереди еще озвучка. После вечернего эфира, в двух шагах от монтажной столкнулась нос к носу с Сироткой и его редактрисой. Кристина вечно забывала, как ее зовут, хотя имя новой Гришкиной пассии у многих было на слуху, и этот служебный роман увлеченно обсуждался в народе.
— Привет, жадина! — расплылась в медовой улыбке девица. — Оставила бы и другим немножко работы, а то все для себя одной: и слава, и деньги, и эфир, — коряво пошутила смазливая выскочка.
— Тем, кто стремится к «немножко», я не помеха, — сухо бросила «жадина». — Нищие рады и объедкам.
Лицо шутихи вытянулось и Кристина услышала за спиной.
— Что она имела ввиду?
— А тем, кто подставляет свой карман под чужой кошелек, легко стать богатым, но невозможно — честным, — полетел вслед звучный баритон. Дверь в монтажную была настежь открыта, и Сиротка отлично это учел, на пороге показался монтажер.
— Здорово! Я успею перекурить?
— Привет, Саня! Конечно.
Борщаговский довольно кивнул и двинулся по коридору направо. Впереди маячили две спины. Не ускоряя шаг, Кристина легко обогнала праздную пару и застыла у нее на пути.
— Повтори, будь любезен, что ты сказал, — вежливо попросила преграда, — но не в спину, в лицо.
— Пожалуйста, — ухмыльнулся Сиротка. — Все в редакции знают, что ты берешь взятки. Я просто озвучил информацию, которая ни для кого не секрет.
— Что?! — побледнела «взяточница».
— Пойдем, Гриша, — потянула за рукав красотка, — не делай из мухи слона.
— Что слышала, — нагло скалился тот, не двигаясь с места. — Ты, дорогуша, требуешь от людей бабки за участие в программе. Другие попросту берут, а госпожа Окалина требует, и народ дает. Кому не охота в ящике светиться, верно? Так что, нечего здесь целку строить и делать невинные глазки. Ты, рыбка моя, плаваешь в стае, а потому виляй хвостиком, как все, и не дергайся, не то попадешь в уху. Ты — такая, как мы! — отчеканил каждое слово. — Я, она, — ткнул пальцем в девицу, они, — кивнул на дверь монтажной. — Ни лучше, ни хуже — просто одна из нас, — Сиротка приблизился вплотную и прошипел по-бабьи в лицо. — Все в дерьме, а ты в шоколаде?! Не вышло, дорогуша, замазалась! — отступил на шаг и снисходительно добавил. — А если вздумаешь драться, сначала как следует подумай, на этот раз тебе это с рук не сойдет, — самодовольно ухмыльнулся и двинул дальше. Красивая, самоуверенная сволочь, бесстыдно гадившая на своем пути.
Кристина плотно сомкнула веки и начала медленно считать: раз, два, три, глубоко вдыхая и выдыхая при каждом счете. Эмоции требовали догнать мерзавца да влепить за наглую ложь оплеуху, а то и десять, чтобы навсегда отбить охоту к паскудству. Разум приказывал успокоиться и поразмышлять. Торчать, размышляя посреди коридора, под дверью монтажной, было бы глупо. Она открыла глаза, посмотрела на часы и направилась к окну, где народ нарушал предупреждения Минздрава. В запасе оставалось десять минут, достала из сумки «Вог», затянулась и уставилась в замызганное стекло…