Бару Корморан, предательница
Шрифт:
Густая завеса сомкнулась вновь.
— Ваша светлость, — сказала Бару голосом, хрустким, точно бумага, — мы победим, когда я буду действительно удовлетворена результатом.
Смутные силуэты двигались в клубах дыма вдали. Брошенное копье. Могучий удар из–за головы. Ослепительный сноп искр из скрестившихся клинков.
Срубленная голова упавшего на колени катится но земле.
Бару приникла к окуляру трубы, словно приросла к нему навек.
Из пелены вырвался белый скакун. Всадник — в плаще, тоже белом. «Волчья шкура, — подумала Бару. — Волчий плащ».
Каттлсон.
Всадник поднял взгляд к вершине холма, где находилась Бару, и как будто уставился в окуляр ее подзорной трубы. Вскинул к небу кулаки в кольчужных рукавицах, в которых что–то трепыхалось. А потом — широко развел руки в стороны и развернул перед Бару штандарт, сорванный с древка, — огромную маску и рога. Вовсе не волчью шкуру.
Штандарт Каттлсона — в руках Тайн Ху!
Воины в строю завопили от восторга — в тысячу, в десять тысяч глоток:
— Вультъяг! Вультъяг!!!
— Жаль, что она не моя дочь… — сдавленно произнес Зате Олаке.
И заплакал от счастья.
Армия Пактимонта была разбита. Остатки кавалерии вышли из боя и с топотом умчались на юго–запад, сминая траву заливных лугов. Пехота Маскарада с большими потерями отступила в задымленный лес. Охваченные паникой рекруты бежали наравне со вспугнутыми огнем оленями, сдавались в плен, хоронились в медвежьих берлогах.
«Армии волка» был отдан приказ: «Не преследовать. Перестроиться. Встать лагерем».
Морская пехота, следующая вверх по Инирейну, могла подойти уже через день. Настало время перевязывать раны, чинить щиты, оплакивать мертвых, а еще — разоружить и изгнать прочь вероломных людей Лизаксу.
Но ни дисциплина, ни буря, ни иная угроза не могли удержать «волков» и «шакалов» от празднования победы. Двадцать лет они унижались перед Маской, дышали кислотными испарениями инкрастических законов, размножались по указке правоблюстителя!
Теперь всему этому — конец.
Ягата Дома Хуззахт веселилась и хмелела вместе с конниками Игуаке, хотя другого общего языка, кроме смеха и пива, меж ними не было. Семьи из Отсфира и Вультъяга, враждующие десятилетиями, забыли старые распри и плакали, крепко обнявшись. Над холмом Хенджа звенели воззвания к икари, перекликавшиеся с запретными песнями.
Одинокая пара воинов Пиньягаты блуждала по полю битвы и вела тревожный разговор о своих родных, голодающих дома. Неожиданно воины набрели на брошенные Маскарадом запасы сигнальных ракет.
— Продадим, — сказал мужчина своей боевой подруге.
Но та сдвинула брови и возразила:
— Выброси из своей головы всякое своекорыстие. Сегодняшней ночью надо будет порадовать героев дармовым фейерверком!
Позже дюжины воинов «Армии волка» сложили огромный костер из сырого дерева и покойников в масках и щедро полили его льняным маслом. Кое–кто возражал — будет вонять, но что с того? Ведь это будет вонь победы! К тому же среди солдат оказались и настоящие знатоки похоронного дела. Некоторые из них даже вспомнили, что спинной и головной мозг, сгорая, пахнет, как
Запаленный на закате, костер собрал вокруг себя десятки разрозненных компаний. Жаркое пламя сделалось для воинов центром вселенной, осью, вокруг которой вращался их мир вопреки всей астрономии и наперекор всем сентенциям учителей в школах службы милосердия. Солдаты рассказывали истории и плясали под перестук барабанов. Здесь, среди них, зарождался набросок легенды о Зирохской битве.
Можно сказать, эта легенда — искра протеста, крохотный рубин свободы, зардевшийся зимой и отшлифованный до блеска на Зирохской равнине, — и была главным завоеванием прошедшего дня. Люди, сражавшиеся на заливных лугах Зироха, вернутся домой с тайным знанием, за которое им пришлось заплатить собственной кровью.
Теперь они поняли, что, встав за мятежную королеву плечом к плечу, единым строем, они могут одолеть разъяренный Маскарад.
Их слова и песни разнесут славную весть по всему Ордвинну, от края до края. Переданная друзьям и детям, она окрепнет, наберет силу.
И каждый вновь вспомнит: Ордвинн не подчинить!
На закате предводители восставших собрались на холме Хенджа. Князь Отсфир, исполненный скорби, смотрел на союзников пустым, безрадостным взглядом. Прочие, не сговариваясь, оставили рядом с ним пустое место, где мог бы стоять его друг.
— Как? — с мольбой в голосе спрашивал Отсфир. — Зачем? Он же был так мудр! Почему?
Но ни горе Отсфира, ни хриплый кашель, рвавшийся из обожженных легких Пиньягаты, не могли заглушить всеобщего ликования. Они опьянели от счастья, которое словно прокатывалось но полю битвы и гремело по всей Зирохской равнине. Каттлсон и Хейнгиль мертвы. Фалькрест — далеко. Падение Пактимонта — неизбежно. Любовь простых ордвиннцев к Бару Рыбачке, к дарованным ею золоту и хлебу, к ее проворному тощему Шакалу и победоносному клыкастому Волку — велика, как никогда.
Бару стояла в кругу совета выше всех и балансировала на плоском камне древнего Хенджа. Она взмокла от пота и измучилась, ее сапоги износились, а перчатки успели прохудиться, однако все взоры были устремлены на нее. Кроме одного. Вультъяг, плотно запахнув плащ, смотрела куда–то вдаль. Может, пыталась заглянуть за линию горизонта?
— Честная Рука будет провозглашена королевой, — произнес Зате Олаке. За время битвы борода его потерпела изрядный урон, и теперь он выглядел диковато. — Могут ли быть какие–либо сомнения на данный счет?
— Мои помещики живут на ее деньги, — изрекла Игуаке. Она сменила снаряжение для верховой езды на княжеский наряд и роскошные украшения — без всякой практической надобности. Наверное, то был своего рода безмолвный крик счастья. — Такой власти я не могу отрицать. Полагаю, она будет хорошим правителем.
— Верно, — прохрипел Пиньягата. — Мой народ славит ее имя. Возможно, она принесет нам мир.
И он улыбнулся. Казалось, на миг ему стало легче дышать.
Зате Олаке развел руками и повернулся к Бару: