Бару Корморан, предательница
Шрифт:
— Кому же быть королем? Для объединения Ордвинна нужна династия. Я думаю, надо поискать короля вне наших границ. Будет ли им правитель стахечи? Или какой–нибудь ориати — даже не знаю, каковы их царственные особы?
Игуакке вздернула подбородок, несомненно, имея в виду своего сына. Пиньягата зашелся в долгом приступе сухого кашля. В пустом, отстраненном взгляде Отсфира не проявилось ни малейшей искорки интереса.
Бару продолжала возвышаться над ними, стоя на камне Хенджа — предвестнике трона.
«Кому же быть королем?»
Она
Она так устала и поэтому не сдержалась.
Бару позволила правде вырваться наружу.
— Моя рука привыкла к одному–единственному клинку, — заговорила она. — А если в руках лук, я выберу из колчана проверенную в деле стрелу. Я возложила самое тяжкое бремя на плечи одного человека. И он вознес нас сюда. На вершину. В моих глазах ты стоишь целого легиона, Тайн Ху.
Бару преклонила колено и протянула свою руку Тайн Ху.
Взгляд Тайн Ху вспыхнул в наступивших сумерках. Подойдя, она ухватилась за запястье Бару. Подтянулась, влезла на камень, встала рядом. Ветер подхватил ее плащ и хлопнул тканью, будто сказав свое — негромкое, но веское — слово. Тайн Ху одернула плащ резким движением, как будто натягивала поводья коня.
Они стояли вместе. Бару затаила дыхание, с кружащейся головой, чувствуя тепло плеча героини Зироха, услышала ее тихий шепот:
— Я смела надеяться.
Круг совета безмолвствовал.
— Что это значит? — нарушил общее молчание Отсфир.
— Еще не догадался? — ответил Зате Олаке. — Ладно, я тебя просвещу: теперь мы знаем, что толкнуло ее на бунт.
Пиньягата сощурился.
— Не вижу династии. Если только не ошибаюсь… — Голос его зазвучал грубее, в нем появилась насмешливая заботливость. — Но ты ведь никогда не говорила, что ты мужчина…
— Пойдемте, — хрипло проронил Отсфир. — Она сделала выбор. Теперь им держать их совет…
Недосказанным осталось: «…А нам — наш».
— Но она — наша королева, — возразил Зате Олаке. — Есть и другие способы зачать наследника. Ничего страшного не случилось.
— Помолчи, Лахта, — произнесла Игуаке. В ее голосе чувствовалась какая–то напряженность, но вовсе не злость. Возможно, радость, если судить по улыбке. — Подождем с вопросами до завтра. А они пусть побудут вместе.
Князья двинулись прочь. Лишь сбитый с толку Дзиранси топтался на месте, пока Пиньягата не потащил его за собой по склону холма. Следуя за Князем Фаланг, он оглянулся на Бару в великом смущении. Игуаке, шедшая впереди, рассмеялась с нескрываемым удовольствием.
Они были вдвоем на вершине холма. Ветер с моря тихо плакал среди камней древнего хенджа в последних лучах заката.
— Имуира, — сказала Тайн Ху на уруноки.
Голос ее дрожал — от всего, что так долго оставалось невысказанным. Он был подобен легкому дуновению под крепчающим ветром.
—
Бару сразу поняла смысл этих слов. Уруноки, язык ее родины и детства, не мог измениться.
Неуверенно, наперекор десяти годам страха, подавления чувств, железного самоконтроля, она коснулась плеч Ху, ее высоких скул… Кожа — как будто мигом исчезла, оголив плоть и нервы. Внезапный порыв холодного ветра заставил задрожать.
Огромные, всепонимающие глаза Тайн Ху приблизились. Совсем недавно она. жевала анис и смирнию [33] — Бару чувствовала резкий, свежий запах.
«Гори они все огнем, — подумала она. — Захочу — и вовсе уничтожу себя. Но сегодня, один–единственный раз, буду собой».
— Прости, — сказала она. — Раньше я никогда этого не делала.
— Какой аскетизм, — сердечно хмыкнула Тайн Ху. В ее теплоте звучала совсем другая жизнь, какой у Бару не было и никогда больше не будет. — Не бойся. Моего опыта хватит на двоих.
33
Травянистое растение семейства зонтичные.
— Сколько побед… — начала Бару, собираясь поддразнить ее.
Но Тайн Ху не дала ей договорить.
Глава 30
Бару стояла на вершине вулкана Тараноке возле матери Пиньон. Внизу простерся остров ее детства — заплаты плантаций сахарного тростника и кофе, угольно–черные берега… Темно–фиолетовое море, ластящееся к коралловому рифу. Бесконечные звезды.
На Тараноке были свои собственная политика и торговля, свои хвори и тревоги. Но ребенку Тараноке казался совершенным, цельным, принадлежащим только самому себе.
Империя явилась вместе со штормом.
В гавани замелькали алые паруса. Леса рухнули и вновь поднялись, заключенные в просмоленную обшивку, воплощенные в грот–мачты и реи. Мор скосил и гаванских и равнинных, и трупы их сбросили в кратер, не разбирая, кто где. Дети спали за туфовыми степами школы. Там их учили любить и жениться согласно чужеземным убеждениям, а также работать на судоверфях — «социализированный федерат (класс 1), знаков отличия нет».
Маски казнили мужей докрасна раскаленным железом. Их крики служили напоминанием: старые обычаи негигиеничны.
— Мы должны быть безмерно благодарны, — заговорила мать Пиньон — тем самым голосом из детства Бару, источником чистой непререкаемой истины. — За мыло и санитарию. За то, что наши дети не умирают в младенчестве, но растут и постигают все имена порока. За удовольствие, которое приносит нам жизнь, посвященная труду на благо великой цели. Знаешь ли ты, дитя мое, что прежде мы погибали от абсцесса зубов? То была одна из главных причин смертности на Тараноке. Но Маскарад привез сюда и зубных врачей!