Башмачки леди Гермионы
Шрифт:
— Хватит! Прекрати! — было видно, что Гарри растерян и почти напуган, он не знал, чем остановить опасное самобичевание подруги. — Иначе я вызову врачей и тебя снова упекут в Мунго! Ты этого хочешь?
— Я в норме, я в норме, — развела руками Гермиона, будто взмахнула лёгкими крыльями. — Можно я расскажу? Пожалуйста. Только тебе, я на суде молчала, адвокаты говорили за меня. Они сказали, что так нужно, но я сама просто не могла говорить, голоса не было, сил не было, дышать не хотелось, смотреть, слышать, ничего не хотелось. Если бы меня не осудили, я, наверное…
— Прекрати! Герми!
— Я должна сказать. Это не истерика. Просто я должна сказать — и забыть, постараться забыть.
Гарри помолчал и погладил Гермиону по руке:
— Я слушаю. Сделать чай?
— Нет. Потом, — она подобралась, как приготовилась к чему-то. — Я хотела умереть. И если бы меня не осудили, не дали бы реальный срок, на чём настаивали адвокаты, то я покончила бы с собой. Это факт. Убивать очень страшно, лишаться части души, но осознавать весь ужас совершённого убийства — истинная пытка. Ты слушаешь?
Гарри кивнул, во все глаза глядя на бледное, но спокойное лицо Гермионы; только дрожащие губы и лихорадочно блестящие глаза выдавали
— Тот случай, когда я унесла малышей, про него адвокаты говорили очень много, целые эпосы зачитывали, но было всё очень просто. Я шла по улице, уже не помню, куда, и заметила славную девчушку, она бежала по дорожке, упала и расхныкалась. К ней подскочила мать, и принялась лупить. Она кричала, что не напасётся колготок, устала стирать, что родила говняную грязнулю и неуклюжую корову, да, именно так, я запомнила. Девочка зажалась, перестала плакать, а мать била её. Задрала ребёнку юбку и хлестала ладонью по попе. Девочка описалась. Мать закричала ещё громче и начала грязно ругаться. Я стояла и смотрела. Они пошли к скамейке, возле которой была коляска. Когда проходили мимо меня, я почувствовала мерзкий запах перегара и пота. Меня затошнило. Мать толкнула девочку на скамейку. У той были ободраны в кровь коленки. Но она не плакала, только тихо подвывала. Нудно так, монотонно, и всё время шмыгала носом. Мать стала говорить по телефону, громко смеяться, что-то увлечённо обсуждать, не бросая разговора, проверила пустую пачку сигарет, с сожалением смяла и бросила под ноги малышке. Поискала что-то глазами и пошла через дорогу к киоску, наверное, за сигаретами. Я подошла к девочке и спросила, как её зовут. Она ответила: «Кэти» и добавила: «Тётя, а вы не будете меня бить?» Из коляски раздался писк, там зашевелился младенец, завёрнутый в несвежее одеяло, я посмотрела на него, подхватила коляску, взяла девочку за руку и направилась домой. Девочка не сопротивлялась, просто послушно шла рядом. Дома я накормила детей (младенец оказался мальчиком, примерно шести месяцев), помыла их. Не помню. Я правда не помню, Гарри, что с ними делала, помню только что была очень счастлива. Кэти и Стив. Они любили меня, а я их. Мы гуляли, играли, читали сказки, кажется, так… Я не помню, как мы переехали в Торки, там наш с Роном коттедж. Это было чудесно: море прогревалось к вечеру, а утром я наполняла малышам маленький бассейн, мы… это было чудесно. Когда ко мне пришла какая-то женщина, я даже не сразу узнала в ней ту самую, настоящую мать детей. Как она нас отыскала? Кэти спряталась за меня, а Стив захныкал на руках. Она, эта женщина, что-то говорила о деньгах. Потом о том, что сдаст меня полиции, потом она потянулась к ребёнку, к моему мальчику, и я всадила в неё Аваду. Просто направила палочку и приказала убить. Это было не сложно. Всё самое сложное началось потом.
— Ты была не в себе, это доказали: остаточное действие мощных чар и зелий. Твои колдомедики должны были внимательнее смотреть за тобой, их наказали.
— Какая разница, — махнула Гермиона рукой и встала из-за стола. — Я поставлю чай. Знаешь, Гарри, я рада, что меня признали дееспособной и не списали моё чудовищное преступление на сумасшествие. Возможно, когда-нибудь я смогу посмотреть на Кэти и Стива. Они в порядке?
— Да, — Гарри не нравился застекленевший взгляд Гермионы, её подчёркнуто расправленные плечи, склонённая, будто под непомерной тяжестью голова, её отрывистые, то замирающие, то торопливые движения. — Их забрали родственники, я проверял, дети в порядке. Ты хочешь узнать их адрес? Может, не надо?
— Конечно, не надо. Я не увижу их больше. Я так решила. Жизнь так решила. Теперь мне придётся жить с этим. С этим со всем, — Гермиона развела руками, делая обобщающий жест, словно говорила сейчас про комнату, мебель, посуду, тяжёлые льняные шторы, про часы на стене, полки с книгами. — Со всем этим, — повторила она и опустилась на стул.
Гарри подошёл, положил ладонь на плечо подруге и долго ждал, стоя рядом и не шевелясь, пока она отплачется и пойдёт умываться…
— И всё-таки ты, Герми, не всё испробовала, не отчаивайся, — перед уходом Гарри остановился уже в дверях. Холодный вечерний сквозняк, гулявший по коридорам и лестничным маршам старого лондонского дома, ворвался в прихожую. — Знаешь… есть один врач, хороший специалист, к которому ты не обращалась.
— Гарри, перестань. Я больше не стану этим заниматься. Всё бесполезно.
— Не станешь — так не станешь. Никто не заставляет. Просто подумай. Недавно, как раз после твоего ареста, в Англию вернулся Малфой. Драко Малфой. Он колдомедик, учился в Европе, работал в Африке. Он один из лучших специалистов-репродуктологов, вообще-то врач широкого профиля, но много занимается бесплодием и подобными вопросами. Обратись к нему. Хочешь, я схожу с тобой?
— Нет, — устало вздохнула Гермиона и, похлопывая Гарри по спине, подтолкнула к выходу. — Только не к Малфою. Ни за что, этого не будет. Я не верю, что он поможет. Не желаю его видеть. Всё, Гарри, ещё поболтаем, как-нибудь на днях, спокойной ночи.
«Я не верю, что хоть кто-то поможет… значит… тема закрыта», — тихо произнесла она, щёлкая за Поттером замком.
– 3 -
Темза — деловая река, так думал Драко, неспешно гуляя по набережной в сторону Лондонского моста. Просто шёл, совершенно без цели… Нарядно украшена лишь небольшая часть Темзы, значительно меньшая, чем можно было бы ожидать в богатом столичном городе. Склады, ангары, никакой особой романтики и тем более изысканности. И сам маггловский Лондон — преимущественно деловое место; если исключить из внимания великолепные парки и культурные достопримечательности, описанные в путеводителях и вечно кишащие туристами, то ничего интересного и приятного в лондонских ландшафтах Драко не находил. Лишь в некоторых немногочисленных магических кварталах можно было почувствовать истинный, сохранённый, спрятанный от посторонних глаз дух Лондона. Жаль, что Гермиона снимает квартиру возле одного из самых молодых, простых и аскетичных мостов, которым, при всём воображении, Драко не мог себя заставить любоваться. Только зайдя на Лондонский мост и повернувшись на север, он увидел Тауэр и крейсер Белфаст, вздохнул полной грудью, глядя на тёмную воду, на блики неяркого солнца, иногда пробивающегося сквозь дымку облаков. Вздохнул и едва заметно улыбнулся.
Дом
Драко задержался под развесистым деревом, прямо напротив дома Гермионы, закурил. Вредная привычка, дурацкая, даже неприличная для серьёзного мага (ладно, элитный табак, трубка, но фабричные сигареты — фу, куда катится мир, если даже наследник древнего магического рода поддался маггловскому влиянию!), но вот пристрастился же к идиотской забаве во время ночных дежурств в африканском полевом госпитале, теперь не отвыкнуть… Драко присел на каменную тумбу, отряхнул пыльную брючину: в Лондоне повсюду пыль… или дожди… когда не идут надоедливые дожди, то достаёт уличная пыль… Впрочем, это проблема любого крупного города, а в Лондоне пыли гораздо меньше, чем, например в… Мерлин, о чём он вообще думает? Какая пыль? Не хочет идти к Грейнджер и сам себя отвлекает? Не хотел бы — не припёрся бы сюда, под её окна, пешком, Ромео, блин!
Драко закурил вторую сигарету: идти в гости в таком расхлябанном настроении, при такой неуверенности он себе позволить не мог. Надо или успокоиться, или двигать восвояси…
Столько лет прошло, столько всего пережито: война, суды, учёба во Франции, в Польше, работа в Монголии, в Африке, сложная, грязная, требующая максимальной отдачи, не оставляющая ни минуты свободной для ненужных раздумий и воспоминаний. Воспоминаний о дерзкой самоуверенной девчонке с копной густых каштановых волос, с глазами, притягивающими, будто самые сильные магниты; о стройной смелой непокорной девушке, о её упрямых нежно-розовых губах, не знающих помады и кротких слов; о юной волшебнице, очаровательной, сильной, умелой, опасной для недругов, для тех, кто встаёт на пути у неё и её друзей… К чему вспоминать? Взгляд из-под сбившихся на лоб непослушных, вьющихся крупными кольцами прядей, растерянный, испуганный, потом, лишь на миг взволнованный, разрешающий — и уже яростный, колючий. Нежный бархат её щеки, крошечная родинка на виске, упругие груди под кольчугой одежды. Она так сильно оттолкнула его, что Драко чуть не упал! А эти идиоты, Крэбб и Гойл, ржали, как кони, потешаясь и издеваясь над «ле-леди Грейнджер». Драко тогда больше всего на свете хотелось провалиться сквозь землю, сквозь каменные плиты пола, вместе с ней. С этой волшебной девушкой, тянувшей все его мысли и чувства, исчезнуть из дурацкого мира, в котором ничего не понятно, на каждом шагу — опасности, за каждым углом — сложности, проблемы, укрыться от всех в какой-нибудь тайной вселенной, сесть на что-нибудь мягкое в кромешной темноте, зажечь слабенький Люмос, только чтобы хоть немного различать её лицо и изящные кисти рук. А большего и не надо. Устроиться у её коленей. И начать целовать. Снизу вверх, от нежных тонких пальчиков с перламутровыми ноготками, медленно, постепенно поднимаясь губами, вставая, склоняясь к ней, придерживая под хрупкую спину, под острые ключицы, чувствуя касание её жаркой груди, обхватывая за плечи, гладя по волосам, добраться до восхитительно вкусных губ, попробовать сначала только языком, вдруг не впустит, разозлится, прогонит. Что же тогда делать? Что? Целовать, конечно, трогать, ласкать, не выпускать из рук, впиться в неё так, чтобы заразить непокорную своей болезнью, своей страстью, своей любовью. Разве на такое чувство можно не ответить? Неужели найдётся та, которая сможет отказать, оттолкнуть настолько влюблённого и так сильно желающего Драко Малфоя?.. Нашлась, оттолкнула, чуть не убила взглядом. Грейнджер. Грязнокровка, подружка Золотого Мальчика Поттера и рыжего недотёпы Уизли. Потащила цветы, которые он почти год выращивал для неё на чердаке, под самой крышей совятника, а потом за огромную плату уговорил Пивза приносить их ночами к её кровати, на урок травологии потащила, прилюдно расспрашивала профессора Стебль о том, что это за растение. А откуда примитивная ботаничка могла знать, что один глупый влюблённый парень нашёл в бабкиной шкатулке семечко, завёрнутое в блестящую зачарованную бумажку, и думая о той, о которой ему нельзя было думать, посадил его в оранжерее мэнора, потом взял с собой в школу в коробке из-под маминого чайного сервиза, спрятал от всех… От всех, только не от самого себя… С каким томительным восторгом он представлял лицо девушки, когда она станет любоваться диковинными цветами, вдыхать их волнительный аромат, трогать хрупкие стебли нежными пальчиками, устраивая букетик в вазочке или простой банке, может быть, прижмётся к среднему объёмному лепестку губами, поцелует невесомо… Подумает в этот миг о нём, о Драко, о… Все смеялись: мокасины леди, кеды уизловской давалки! Драко чуть не натворил бед. Каких? Страшных, непоправимых, он уже схватился за волшебную палочку, но вовремя остановил себя спасительным издевательским тоном и часто выручавшими его пошлыми шуточками. Потом ворвался в совятник, устроил форменный разгром, раскидал горшки с цветами, истоптал, уничтожил рассаду, долго сидел под пыльными балками, на грязном полу, пыхтел в стиснутые до синяков колени: «Не хочу! Не хочу любить, хочу ненавидеть! Хочу быть сильным, хочу быть Малфоем!» Получилось? Почти. Стал самым молодым Пожирателем смерти, был горд страхом, который вызывал у окружающих, и доверием повелителя. Потом… понял, как был неправ, глуп, доверчив, познал истинную силу страха и власть жизни. Хорошо, что судьба дала ему шанс, он и использовал его так, как сумел. А Грейнджер…