Башня континуума
Шрифт:
И подписали.
Кит вытряхнул сигарету из портсигара, вставил в уголок рта, чиркнул спичкой и закурил. Его тотчас замутило, рот наполнился ядовитым вкусом желчи, а розовый коридор начал сжиматься, сплющиваться и перекручиваться наподобие ленты Мебиуса, одновременно растягиваясь в бесконечную даль и превращаясь в лабиринт для дрессированных крыс.
Не в силах вынести этого зрелища, Кит накрепко зажмурился и забормотал, прикусив зубами потухшую сигарету.
— Я — всесторонне развитая, гармоничная личность, обладающая разумом и силой воли… я
Он замолчал, осознав, что его трясут за плечо. Запрокинув голову, увидел свою любимую сестру и не менее любимого зятя. Гордон с Викторией стали ему что-то говорить, но смысла в их речах было для Кита ровно столько, сколько в шуме камнепада. Гордон замолчал, взял Кита за подбородок, изучил его пепельно-серое, небритое, измученное лицо, теперь еще, вдобавок ко всему, обклеенное пластырем, забрал у Кита замусоленную сигарету и вышвырнул в мусорное ведро.
— Я сейчас, — сказал он и ушел.
Виктория подсела к брату.
— Милый, как ты себя чувствуешь?
— Зайка, что… — выговорил Кит немеющими губами, — вы здесь делаете?
— Но милый, бедненький котеночек, мы ведь давно собирались приехать к вам на рождественские каникулы. И потом, Гордон должен присутствовать на съезде.
— Каком еще съезде, — спросил Кит тупо.
— На сорок втором ежегодном съезде ПНДП. Разве Гордон тебе не говорил? А я думала, что говорил.
— Что такое ПНДП? — спросил Кит, вконец отупев.
— Партия Новых Демократических Преобразований! — выкрикнула Виктория.
— Ой, потише, зайка, — безразлично сказал Кит и хотел продолжить смотреть в стену, но сестра вцепилась в него и принялась трясти.
— Что случилось? Тереза жива? Ты ведь говорил, что она жива!
— Да, жива, только…
— Что?
Кит был не в состоянии объясняться с сестрой, по счастью, вернулся Гордон и сам ей все объяснил, а шурину втиснул в руку пластмассовый стаканчик с белой, как молоко, жидкостью.
— Что это за дрянь такая.
— Лучше не спрашивай, пей.
Кит зажмурился и выпил. Вкусовые рецепторы испытали многоцветные, красочные переливы сладкого, соленого, острого и кислого. Желудок взбунтовался, но внутренности, попрыгав, как детская игрушка йо-йо, сжалились и успокоились. Должно быть, это была смесь сильных транквилизаторов, поскольку он сразу ощутил себя так, будто его огрели пыльным мешком по голове.
— Птенчик, — сказал Гордон жене, — забирай брата и поезжайте домой.
Виктория заупрямилась.
— Что с Терезой? Я должна повидаться с ней!
— Не сейчас. Сперва ее должны осмотреть квалифицированные специалисты и решить, нуждается ли она в госпитализации в специальное учреждение.
— Какое учреждение?
— Сама понимаешь, — сказал Гордон и бестактно покрутил пальцем у виска.
— Но… это невозможно! Терри… нормальная! Я знаю это!
— Не хочу тебя расстраивать, птенчик, но многие люди до того, как стать ненормальными, были нормальными, абсолютно нормальными. Что уставилась?
— А? Да. Вставай, милый, пойдем потихонечку.
— Но… Тереза, — проскрежетал Кит онемевшими губами.
— Не беспокойся, я с ней побуду, — сказал Гордон.
Кровавая вспышка чудовищной ярости, безобразная и беспомощная, тем не менее пошла Терри на пользу, поскольку впервые за долгое время она уснула. И это был настоящий крепкий сон, а не то липкое, тошнотворное, обморочное полузабытье, в котором она провела предыдущие дни. Разбудил ее ровный, мерный гул. Поначалу Терри решила, будто гудит в ее бедной больной голове, но на деле это герр Джерсей, сидя рядом, на разные лады растягивал священный слог, божественный звук Ом.
— Ом? Здравствуй, Тереза.
— Что ты делаешь?
Гордон объяснил, что при помощи мантр сливается с чистым сиянием Вселенского Разума.
— Извини, я не совсем поняла…
— Я говорю, я взываю к Просветленному.
— Ты хочешь стать просветленным?
Гордон терпеливо объяснил, что сам вовсе не желает стать просветленным, а всего лишь жаждет слиться с Просветленным. Навеки.
— Ох… это совсем другое дело, — только и сказала Терри, не в силах придумать реплики поумней.
— Вот так, пташечка моя, все просто, проще некуда… Есть хочешь?
Гордон провел с Терри еще четыре дня. Он был очень симпатичным и невероятно заботливым. Он был невыносим. Он оккупировал все ее lebensraum [12] . Чистил апельсины, кормил бульоном и шоколадом. Пел колыбельные. Читал вслух дамские журналы. Водил в ванную. Вымыл ей голову. Выставил вон ее обеспокоенных подруг и родню. И маму, почтенную леди Риз-Майерс.
— Ты уже слишком взрослая, чтобы цепляться за маменькину юбку, — сказал Гордон, глядя на Терри очень приязненно. — Кроме того, мама, очевидно, не сделала для тебя самого главного. Не объяснила, что ни один мужчина на свете не стоит того, чтобы превращать свою жизнь в разоренное дотла, обугленное пепелище.
12
Жизненное пространство, естественное место (нем.)
— И поэтому ты прогнал мамулю!
— Да, поэтому, хотя, главным образом, оттого, что твоя мамаша беспрестанно щипала меня за щеку и пыталась накормить пирожками. Неудивительно, что ты совсем свихнулась и набрасываешься на самых близких и родных тебе людей.
— Я не хотела…
Гордон легонько щелкнул Терезу по носу, заставив замолчать.
— Тереза, ты можешь дурачить кого угодно, но не меня. Я-то знаю, что ты хотела и, слава Богу или кому-то там еще, что сумела остановиться в последний момент. Не делай так больше, договорились? Иначе в следующий раз тебя все-таки надолго запрут в санатории и, боюсь, я ничего тут не смогу предпринять. И, пожалуй, не захочу.