Башня. Новый Ковчег 6
Шрифт:
Девочка… Вот, что было незримой, тонкой ниточкой, которая связывала Павла Григорьевича Савельева, главу Совета, пусть сейчас и бывшего, с мастером ремонтной бригады, Иваном Николаевичем Шороховым. Маленькая, рыжая девочка, которая была для Павла дороже всех на свете, которую он инстинктивно пытался оградить от всех неприятностей, и о которой он запрещал себе думать вплоть до вчерашнего вечера, когда вслед за новостью о вышедшем на связь Долинине он услышал то, что хотел услышать больше всего на свете:
— С Никой всё в порядке! Паша, с ней всё в порядке! Она у полковника!
Сейчас тревога за дочь, по крайней мере, та острая, ножом режущая по сердцу, отступила.
И тем не менее именно сейчас начинать было нельзя — горячая обкатка подходила к завершению, оставалось загрузить в реактор имитаторы ТВС и приступать уже непосредственно к подготовке энергоблока к физическому пуску. Испытания последней недели показали вполне удовлетворительные результаты, но дело было даже не в этом — откладывать запуск реактора в условиях ускоряющегося снижения уровня океана было подобно смерти.
— Володя, — Павел почувствовал, как на другом конце провода напрягся Долинин — у полковника была отменная военная чуйка, позволяющая ему уловить правильную мысль даже в недосказанных словах. — Володя, у меня реактор, тормозить работы я не могу. И есть узкий момент. Южная станция. Если они отрубят нам электричество, то…
Павел замолчал и с силой потёр ладонью лоб. Будь он на месте Ставицкого, он бы шантажировал его не дочерью. Зачем нужна Ника, когда в твоих руках есть рычаг гораздо более действенный — достаточно пригрозить отключить станцию от общей энергосистемы, чтобы Павел сдался как миленький. Потому что тогда… тогда точно конец.
На счастье Павла, Серёжа то ли этого не знал — в принципе технарем его кузен никогда не был, — то ли люди Павла, что остались наверху, в энергетическом секторе или в системах жизнеобеспечения, весьма успешно водили Серёжу за нос. Шевченко, что сейчас был на месте самого Павла у системников, тот запросто мог. Но была ещё одна опасность.
— Нужно попытаться взять Южную под контроль, — Павел по привычке сжал в руках трубку. Говорили они по громкой связи, но вот это желание ухватиться за холодный, гладкий пластик трубки было сильней. — Получится?
— Свои люди среди персонала Южной у нас есть, — осторожно начал Долинин. — Проблема, как это сделать незаметно…
— Проблема там Васильев, начальник станции, — перебил его Павел. — Васильеву доверять нельзя.
Произнеся эти слова, Павел нашёл в себе силы посмотреть на Бориса. То, что сам Павел понял не так давно, Боре было ясно с самого начала, ещё с того дня, когда они сцепились друг с другом здесь же на КПП. Вот именно этого умения Литвинова мыслить стратегически и видеть на несколько шагов вперёд и не хватало Павлу. Он принимал решения сгоряча, часто действовал нахрапом, тактика танка, так, кажется, насмешливо называл это Боря. И в том, что касалось Васильева,
Литвинов его понял, мягко положил руку на плечо, сказал вполголоса:
— Ладно, Паш, расслабься. Тогда оба лоханулись с Васильевым. Теперь уж чего.
— Хорошо, Павел Григорьевич, — Долинин, прокрутив в уме ситуацию, сделал для себя какие-то выводы. — Постараемся эту проблему решить. Думаю, мы уложимся в пару дней. И тогда…
— Тогда можете начинать, Володя.
Павел вынырнул из своих мыслей (вчерашний разговор с Долининым снова обнажил тревожащие его вопросы) и посмотрел на Ивана Шорохова.
— Да, девочка моя, — произнёс машинально. — Девочка…
— С ней ведь всё в порядке? — осторожно поинтересовался Иван.
— Да, в порядке. Она…, — и Павла неожиданно прорвало.
Почему-то всё то, что скопилось в нем, тяжёлое, невысказанное, убранное на дно души и придавленное для верности ворохом ежедневных проблем, то, что он не мог до конца рассказать ни Боре, ни Анне, ни Марусе, он вдруг вываливал человеку, в общем-то малознакомому, хотя в чём-то и неуловимо близкому, который молча сидел перед ним на стуле, обхватив огрубевшими от тяжёлого физического труда руками пластмассовую белую каску. Его друзья, пусть верные и преданные, всё же не прошли путь отцовства, что выпал на долю Павла, начиная с того момента, как он перешагнул порог осиротевшей квартиры, где у него оставался только один якорь, удерживающий его в жизни — маленькая трёхлетняя девочка с рыжими кудряшками, золотым нимбом взметнувшимися над заплаканным детским личиком.
И вот это всё Павел и говорил сейчас. Говорил и при этом не головой, а сердцем чувствовал, что мужчина, сидящий напротив, поймёт все его сумбурные излияния. Поймёт, потому что они похожи, несмотря на разницу в положении, образовании и ещё бог знает в чём. Поймёт, потому что только что рассказывал ему о своем сыне, стараясь скрыть за грубостью слов любовь и нежность. Поймёт, потому что сам отец.
— …я ведь и понимаю вроде, что Ника уже не ребёнок, семнадцать лет. Взрослая, школу закончила. А для меня она всё равно маленькая девочка, и как-то странно, вроде и маленькая, а уже мальчишки рядом. А Кирилл… да я вижу, что неплохой он парень, и Ника… а вот поди ж ты… — Павел окончательно запутался в словах и замолчал.
— Да это-то понятно, — отозвался Иван. — Я сам, по молодости, когда за Любашей своей ухаживал, огородами к ней ходил, чтобы на папашу её не нарваться. Очень уж я ему не по нраву был. Потом поладили, конечно, но сначала…
— Что, неужто тоже таким же неугомонным был, как Кирилл? — Павел почувствовал одновременно и благодарность за то, что его поняли и поняли правило, и веселье, безудержно поднимающееся внутри.
— Дураком малолетним был, а как без этого, — улыбнулся Иван. — Но до художеств Кирилла мне, конечно, далеко.
***
Несмотря на то, что надо было бежать к реактору (сейчас там полным ходом шли работы, готовили перегрузочную машину), Павел не спешил. Он знал, в реакторной справятся и без него: человеку, который на данный момент руководил всем процессом, он доверял на сто процентов, если не на все двести.
На ум пришли слова Руфимова: «Увидишь, Паша, она ещё нас с тобой обойдёт, а я, дай Бог, ещё десять годочков поскриплю и ей все дела передам. Быть Марии Григорьевне начальником станции, и не Южной, а этой станции», и Павел, сам того не замечая, расплылся в улыбке. Вспомнил, каким же кретином он тогда был, губы кривил презрительно, а Марат-то оказался прав. Прав. И его сестрёнка ещё всем покажет, всех за пояс заткнёт.