Башня. Новый Ковчег 6
Шрифт:
Во-первых, вся эта авантюра с походом наверх была чистым экспромтом, но тут ничего не попишешь: лишним временем они не располагали. Во-вторых, сунулись на КПП без разведки, надо было хоть пару солдат вперёд отправить. Ну и в-третьих, нарвались не на кого-то, а на Островского, а у полковника Островского с Борисом были свои, старые счёты. И теперь в результате этих несчастливых стечений обстоятельств их могли запереть в камере на несколько часов, и этого Борис боялся больше всего.
— Солдат и майора — в КПЗ, этого субчика — отдельно, — молоденький капитан звонким мальчишеским голосом раздавал приказы. Круглое, совсем ещё юное лицо расплылось в довольной улыбке, чувствовалось, что ему
— А этого? — Бориса бесцеремонно ткнули в спину прикладом автомата.
— В следственный!
Длинная узкая камера следственного изолятора была хорошо Борису знакома. Сколько часов он здесь провёл — не сосчитать. Допрос следовал за допросом, мелькали лица (некоторых людей Борис встречал, некоторых видел впервые), под нос совали документы и отчёты — совали грубо и бесцеремонно, — для ознакомления и под роспись. Борис ничего не подписывал, предварительно не прочитав, хотя по сути никого из тех, кто должен был взойти на эшафот вместе с ним, ему было не жаль: все заслужили положенное сполна. И только одного человека он старательно выводил из игры, ни одну бумагу не подписал, где хотя бы краешком промелькивали дорогие ему имя и фамилия — Ани Бергман.
Он видел, как бесился худой, высокий полковник, всегда допрашивающий его лично, глухое раздражение и неприязнь плескались в светло-серых, льдистых, как у генерала Ледовского, глазах, но кроме обычных следовательских приёмчиков — давящих на психику — особого насилия не было, на допросах Литвинова не били, и понятно почему: Савельев запретил. Хотя, возможно, это было не в характере Островского. Даже, скорее всего, не в его характере.
Что такое полковник Островский, Литвинов примерно знал, потому что как было не знать того, кто методично и упорно копал под тебя несколько лет, подбираясь всё ближе и ближе. У Бориса даже своё досье имелось на рьяного полковника, впрочем, довольно неутешительное: Всеволод Ильич, увы, был честен и неподкупен (дурак дураком — такую характеристику дал ему Кравец, и тогдашний Борис был полностью с ней согласен), служил идее, а не звёздочки на погоны зарабатывал. И, наверно, не оступись Борис, не наломай дров в истории с Савельевым, от полковника Островского пришлось бы со временем избавиться. Но получилось несколько наоборот.
Борис не удержался от короткого смешка. Один из конвоиров вскинул голову, холодом блеснули узкие чёрные глаза, высокие скулы на лице стали ещё резче, ещё острее, а крепкие руки, лежащие на прикладе автомата, заметно напряглись.
Конечно, веселиться Борису было не от чего — впору плакать. Попасться в руки не кому-то, а Островскому — это ещё умудриться надо было. Второй раз полковник его точно не отпустит, душу вынет, наизнанку вывернет и растрясёт: Борис прочитал все желания в глазах Всеволода Ильича ещё там, на КПП, когда полковник, не скрывая радости, шагнул ему навстречу.
И всё же победить было надо. Переиграть. Убедить если не встать на их сторону, то хотя бы не мешать. Увы, шансов в этой финальной схватке у Бориса было мало: Литвинов, привыкший трезво оценивать все выданные жизнью карты, напрасными иллюзиями и надеждами себя не тешил. И фактически у него был только один козырь на руках: эмоции самого Островского, злость и обида на весь мир, которые полковник так вдохновенно лелеял в своей душе…
Долго Борису ждать в следственном изоляторе не пришлось — полковник явился минут через десять, бросил на Бориса несколько презрительный взгляд и молча уселся за стол напротив. Придвинул к себе пустой лист, сжал чуть ли не до хруста ручку сухими, костистыми пальцами. У Бориса даже голова слегка закружилась от внезапно возникшего чувства дежавю.
— На задаваемые вопросы, Борис
Борис слегка пожал плечами — Островский, верный своим принципам, начал с места в карьер, и, зная его дотошность, всё это могло затянуть разговор на неопределенное время.
— Это был Савельев?
— Послушайте, Всеволод Ильич, — надо было уводить разговор в нужную сторону, но Борис пока не знал, как. — Я не могу сейчас ответить вам на этот вопрос, а также и на другой, который вы непременно зададите: где я скрывался всё это время. Но могу вам обещать, что вы это узнаете. Чуть позже.
— А вы не забываетесь, Борис Андреевич? — перебил его Островский. — Это не я у вас в гостях, а вы у меня. Так что в некотором роде условия здесь диктую я.
— Разве? А у меня несколько иная информация: допросы задержанных, если не ошибаюсь, проводит следственно-розыскной отдел, к которому вы теперь отношения не имеете, если только не поменяли свою фамилию на Караев, — Борис не удержался от шпильки, но тут же пожалел, видя, как изменилось лицо полковника.
— Хотите приватной встречи с Караевым? — прошипел полковник, наклоняясь над столом ближе к Борису. — Могу организовать. Думаете, удастся навешать лапши на уши, которую вы вешать горазды? Сомневаюсь. Там умеют убеждать сотрудничать со следствием.
— Будто вы не умеете, — буркнул Борис.
Злить Островского определенно не следовало, а Борис только что это сделал. Мало того, что его положение было и так шатко, так он умудрился слажать с первой минуты.
Борис вспомнил свой разговор с Павлом. Каких-то полтора часа назад он сидел, распустивши перед Пашкой нюни, как баба, почти сдавшийся, опустивший руки, готовый слиться, а его друг убеждал, что никто, кроме Бориса, это дело не провернёт. И не просто убеждал, а снова протягивал ему руку, как тогда, в школьной рекреации, бог знает сколько лет назад.
Ты мне нужен, Боря, нужен именно сейчас. Потому что без тебя я не справлюсь. Да и не только мне ты нужен. Ты всем нам нужен. В данную минуту — всем.
Пашкины слова звучали в голове так отчётливо, словно это он сейчас сидел перед ним. Он, а не полковник Островский.
Ты сделаешь это, потому что ты можешь. Именно ты. Никто лучше тебя это не сделает.
Вскинув глаза, Литвинов упёрся взглядом в полковника.
Идеалист Савельев верил Борису, а вот идеалист Островский — нет. Не верил ни на грош, раз и навсегда записавши его в разряд тех, кто «горазд вешать лапшу». И в общем-то так оно и было, потому что с правдой у Бориса всегда были трудные отношения. Но вся ирония заключалась в том, что оба эти человека, и Савельев, и Островский, именно правды от него и ждали.
«А может рискнуть? — с тоской подумал Борис. — Ну в самом деле, что я теряю?»
— Всеволод Ильич, — недоверие в холодных глазах полковника обжигало, не давало говорить, но Борис пересилил себя. — Всеволод Ильич, по сути врать мне вам незачем, и я готов рассказать всю правду. А правда заключается в том, что я шёл арестовывать Ставицкого и созывать экстренное заседание Совета.
— Да ну? — льдинки в глазах полковника стали ещё острее. — Лихо. И на что вы рассчитывали, Борис Андреевич? На какую такую поддержку наверху? Надо полагать, она у вас есть, ведь не дурак же вы, чтобы свергать власть с десятком солдат и этим, как его, Дороховым, беглым заговорщиком, фотографиями которого оклеены все КПП.