Базар житейской суеты. Часть 1
Шрифт:
— Обдать! проревлъ мистеръ Осборнъ.
— Мистеръ Джорджъ еще не воротился, сударь, доложилъ буфстчикъ.
— А какая мн нужда до твоего мистера Джорджа? Разв я не хозяинъ въ своемъ дом? Обдать!
И страшно мистеръ Осборнъ насупилъ свои чорныя брови. Амелія задрожала. Телеграфическое сообщеніе глазъ быстро пробжало между остальными тремя леди. Послушный колоколъ въ нижнихъ областяхъ зазвенлъ на веселый ладъ, возвщая наступленіе господского обда. Не говоря больше ни слова, глава семейства засунулъ свои руки въ карманы длинного пальто, и пошолъ въ столовую одинъ, грозно озираясь черезъ плечо на четырехъ изумленныхъ женщинъ.
— Что это значитъ, моя милая? спрашивали одна другую
— Я думаю, mesdames, фонды падаютъ на бирж, прошептала перезрлая весталка.
Эта догадка, сколько вроятная, столько же и остроумная, содйствовала нкоторымъ образомъ къ успокоенію женскихъ сердецъ, такъ-какъ для имхъ биржевые фонды не заключали, повидимому, особенной важности. Молча и притаивъ дыханіе, он вошли въ столовую и заняли свои мста. Старимъ прочолъ обычную молитву. Серебрянные приборы загремли. Амелія затрепетала. Она сидла одна по другую сторону стола, ближе всхъ къ страшному Осборну, отъ которого только отдляло ее порожнее мсто, оставленное для Джорджа.
— Супъ! сказалъ мистеръ Осборнъ погребальнымъ тономъ, повертывая въ рукахъ разливательную ложку.
Угостивъ такимъ образомъ Амелію и прочихъ дамъ, онъ налилъ въ свою собственную тарелку, и безмолвно углубился въ созерцаніе супа.
— Принять тарелку у миссъ Седли! сказалъ онъ наконецъ. Она не можетъ кушать этого гадкого супа… не могу и я. Помои! Гикксъ, бери миску. Дженни, завтра поутру прогнать кухарку со двора.
Сдлавъ такое распоряженіе относительно кухарки, мистеръ Осборнъ сообщилъ нсколько характеристическихъ и сатирическихъ замчаній касательно рыбы, и пользуясь этимъ случаемъ, произнесъ энергическое проклятіе на рынокъ, гд продается эта гадкая рыба. Потомъ онъ снова погрузился въ глубокое молчаніе созерцательного свойства, и проглотилъ, одинъ за другимъ, нсколько бокаловъ вина. Его физіономія сдлалась еще угрюмй и мрачне. Все трепетало и безмолвствовало. Вдругъ, къ общему благополучію, раздавшійся звонокъ возвстилъ о прибытіи Джорджа. Джоржъ вошолъ.
«Ему никакъ нельзя было воротиться раньше. Начальникъ весьма долго разсуждалъ съ нимъ о служебныхъ длахъ. Не нужно супа… и рыбы не нужно. Перекусить чего-нибудь… всмъ будетъ доволенъ. Превосходная бараннна… чудесный соусъ… все превосходно.»
Веселость Джорджа противорчила восхитительнымъ образомъ пасмурной суровости его отца. Онъ шумлъ и болталъ безъ умолка въ продолженіе всего обда, къ величайшему наслажденію всхъ особъ, и въ особенности одной двицы, сидвшей подл него.
Какъ-скоро молодая леди полакомилась апельсинчикомъ и рюмкою малаги, — что составляло обыкновенное заключеніе печальныхъ банкетовъ въ этомъ джентльменскомъ дом.-отецъ семейства подалъ знакъ вставать изъ-за стола, и вс он удалились въ гостиную на верхъ. Амелія надялась, что и Джорджъ мемедленно присоединится къ нимъ. Немедленно она сла за старинный ройяль, и принялась, съ особеннымъ одушевленіенъ, играть его любимые вальсы; но эта маленькая хитрость, сверхъ всякого ожиданія, не сопровождалась вожделннымъ успхомъ. Джорджъ былъ глухъ къ своимъ любимымъ вальсамъ. Мелодическіе звуки становились слабе и слабе, одушевленіе пвицы замирало больше и больше, и, наконецъ, она совсмъ оставила неуклюжій инструментъ. Ея милыя подруги играли теперь самыя громкія и блистательныя пьесы изъ своего нового репертуара; но она уже не слыхала ничего, и сидла молча, погруженная въ свои мрачныя думы. Зловщее предчувствіе тяготило ея маленькое сердце. Старикъ Осборнъ, угрюмый и пасмурный всегда, былъ теперь особенно мраченъ и суровъ, и страшно смотрлъ на нее. Его глаза слдили за ней дико, когда она выходила изъ столовой. Боже мой! Чмъ-же она провинилась передъ отцомъ своего жениха? Когда
Какими же, позвольте спросить? О, женщины, женщины! Ничтожество вамъ имя. Какъ часто вы лелете въ своихъ душахъ какія-то грозныя предчувствія безъ всякой разумной причины и безъ малйшихъ основаній! Самыя безобразныя мысли становятся любимцами вашего сердца, и вы ласкаете ихъ нжно, какъ своихъ безобразныхъ дтищъ. О, женщины, женщины!
Угрюмая физіономія отца произвела также весьма невыгодное впечатлніе на сердце сына. Джорджу нужны были деньги до зарза, а какъ прикажете ихъ просить, когда старшина смотритъ такимъ бирюкомъ? Нехорошо, даже очень нехорошо. Не перегодить ли? Невозможно; онъ еще наканун профинтился въ-пухъ, и теперь на душ его карточный должишко.
Надо попробовать. Джорджъ началъ прославлять ароматическій запахъ и чудный вкусъ родительскихъ винъ; это было наилучшимъ средствомъ развязать языкъ угрюмому старику.
— Превосходная мадера! Признаться, такой мы не пивали и въ Калькутт. Намеднись я отослалъ изъ вашего погреба три бутылки полковнику Гевитопу; онъ говоритъ, что такого вина не сыскать въ цлой Англіи.
— Право? Онъ сказалъ это?
— Честное слово.
— Мудреного тутъ нтъ ничего; это почтенная, старая мадера.
— Сколько она вамъ стоитъ?
— Восемь шиллинговъ бутылка.
— Это еще не дорого, если взять въ расчетъ…
— Конечно недорого, нечего тутъ брать и въ расчетъ.
— А знаете ли, что, папа? сказалъ Джорджъ веселымъ тономъ. Не хотите ли взять по шести гиней за дюжину бутылокъ? Я бы вамъ нашолъ покупщика.
— Какого?
— Это, скажу я вамъ, величайшій изъ людей во всхъ трехъ королевствахъ.
— Пожалуй, я продамъ, сказалъ отецъ. Кто жь это?
— Когда генералъ Дагилетъ былъ въ Четем, Гевитопъ сочинилъ для него великолпный завтракъ, и угостилъ его вашей мадерой. Генералу такъ понравилось винцо, что онъ тутъ же полюбопытствовалъ развдать, гд, какъ и почему… ну, сами знаете.
— Да, это демонское винцо, произнесъ отецъ, и вслдъ затмъ жолтое лицо его просіяло лучезарнымъ блескомъ.
Пользуясь своимъ выгоднымъ положеніемъ. Джорджъ сообщилъ нсколько пріятныхъ замчаній на счетъ великолпной мебели въ родительскомъ дом, и распространился преимущественно о зеркалахъ; но уже отецъ не слушалъ, и погрузился въ торжественную задумчивость, которая, однакожь, на этотъ разъ. не заключала въ себ ниакихъ зловщихъ признаковъ. Вдругъ онъ дернулъ за сонетку, и приказалъ вошедшему слуг принести кларета.
— Теперь ты увидишь, Джорджъ, каковъ кларетъ въ моемъ погреб, и когда мы станемъ пить, я долженъ буду объяснить теб дльцо, которое у меня давненько на ум.
Амелія слышала, какъ раздался звонокъ изъ столовой, и сердце ея забило сильнуютревогу. Не къ добру этотъ звонокъ; право, не къ добру. Что станете длать съ этими созданіями, у которыхъ все, при извстныхъ обстоятельствахъ, ведетъ къ добру или худу?
— Мн нужно знать, Джорджъ, началъ отецъ, недленно выпивая свой первый стаканъ, мн нужно знать, любезный, какъ тамъ у тебя, далеко ли… зашли дла… съ этой двчонкой, что теперь бренчитъ наверху… понимаешь?
— Вамъ это не трудно, сэръ, видть своими глазами, сказалъ Джорджъ съ самодовольной улыбкой. Дла ведутся начистую; это и слпой увидитъ. Какой превосходный кларетъ!
— Начистую! Что ты подъ этимъ разумешь?
— Зачмъ же тутъ требовать дальнйшихъ объясненій? Вещи сами по себ ясны, какъ день. Я скромный джентльменъ, это вы знаете. Я… я… вы видите, я совсмъ не созданъ для того, чтобъ тиранить женскія сердца; но эта двушка, сказать по совсти, смертельно влюблена въ меня. Этого только слпой не видитъ.