Беатриса в Венеции. Ее величество королева
Шрифт:
— Конечно, желаю. Чем скорее, тем лучше.
— В таком случае единственное средство избавиться от нее, не опасаясь, что Австрия будет считать виновным вас...
— Да не тяни, ради Бога... Какое средство?
— У королевы есть любовник.
Фердинанд не хотел с этим явно соглашаться, оберегая еще свое и королевское, и супружеское достоинство.
— Разве друг, доверенное лицо, сообщник ее кабалистических замыслов... Но какой же у нее может быть любовник!..
— Я повторяю, государь, что есть любовник. Надо их подстеречь, получить явные доказательства
— Однако! — более чем изумленно воскликнул король, не ожидавший такого совета.
Его собеседница понимала, что при склонности короля к колебаниям надо ковать железо, покуда горячо.
— Я готова согласиться, что средство резкое, пожалуй, недостойное монарха... Но что же делать! Другого не придумаете для успокоения этой несчастной страны, для предупреждения присоединения Сицилии к английским владениям или вторжения французов... А ведь тогда пострадаете вы, государь... Как пострадаете... об этом излишне распространяться.
— Верно. Но дело в том, что я не верю, не могу и не хочу верить тому, что рассказывают про эту женщину ее заклятые враги.
— В таком случае оставим наш проект. Наша цель не будет достигнута, зато ваше величество получит возможность убедиться, что ваша супруга... истинная Пенелопа.
Фердинанду следовало бы возмутиться такой насмешке. Но ему почти польстил намек, что его жена интригует против него из ревности. Он потребовал, чтобы ему рассказали план осуществления предполагаемого средства.
— Ваше величество пригласит государыню погостить несколько дней в Фиккуцце. Предлог не трудно придумать: какой-нибудь праздник, большая охота, все равно. Она, наверно, не откажется пробыть с вами некоторое время из-за своих собственных замыслов, рассчитывая и на вашу власть, и на вашу... на вашу, государь...
— На мою слабость...
— Не совсем. А на вашу доброту. Она, наверно, приедет и, наверно, привезет с собой своего шталмейстера. Чтоб всегда иметь около себя этого молодца, ведь она назначила его шталмейстером своего двора.
— Так, значит, он из дворян... принадлежит к аристократии, хотя бы и новейшей. Ведь не с ума же она сошла, чтоб назначить на такое место, как ты говоришь, мужика, атамана разбойников... Я готов допустить, что и в ее годы случается... случаются слабости: простительно. Кто из нас без греха, как сказано в Евангелии... Но назначить шталмейстером своего двора плебея? Нет, нет, я ручаюсь, что она на это не способна... Она помнит, даже чересчур помнит, что она австрийская эрцгерцогиня, королева Неаполя и Сицилии...
— Как бы там ни было, а я знаю точно, что она назначила его своим шталмейстером.
— Я непременно заставлю ее дать мне отчет в таком чудовищном поступке.
— Право, было бы лучше, если бы вы, ваше величество, оставил это покуда без внимания. Дело наше слишком серьезно... Королева, наверно, примет ваше приглашение, прибудет сюда. Все будет устроено так, что обличение будет почти публичное. А затем, государь, вы можете почивать спокойно.
Фердинанд призадумался, он предвидел немалую для себя тревогу. Этот проект
— Хорошо... только, как ни говори, это предательство, ловушка, — бормотал он.
— А разве все ее замыслы не предательские? — вскричала герцогиня, раздосадованная, что король сдавался не так легко, как она ожидала. — Разве она не старается ставить на каждом шагу западни тем, кто сюда пришел для защиты и ее супруга, и ее самой.
— Но пойми ты, — воскликнул король, открывая настоящие причины своего противодействия, — пойми, что я не хочу оскорблений, не хочу мучительных, тревожных забот! Мне нужен покой. Потому-то я и управление государством передал сыну, потому-то не протестовал, когда англичане удалили от меня моего лучшего друга, бедного д’Асколи, когда они фактически урезали мои прерогативы.
— Но вашему величеству в этом деле никаких забот не предстоит. Ваши вернейшие друзья все устроят, нимало вас не тревожа. У них одна цель — торжество истины и справедливости.
Король, подумав, согласился наконец.
— Так я, пожалуй, готов. Значит, моего вмешательства совсем не потребуется?
— До некоторой степени оно будет нужно, только не причинит вам ни малейшего беспокойства.
— Это все вам так кажется, милая ты моя девочка. Вы воображаете, что так легко заманить ее в западню, накрыть на месте преступления. Вы хотите бороться лукавством с ее ухищрениями — и жестоко ошибетесь в ваших расчетах. Ведь вы не знаете ее. У нее душа не человеческая, а сатанинская какая-то. Она способна совершать самые возвышенные, геройские поступки так же, как способна к отвратительнейшей низости. Иногда она, как орел, взлетит за облака и вдруг неожиданно, как ехидна, ползает в грязи. Она всякого человека насквозь видит... Правда, случается иногда, что она поддается влиянию какого-нибудь дурака из ее придворной челяди. Но все-таки не услаждайте себя надеждой быстро ее победить. Имейте в виду, что если она заподозрит вашу ловушку, то я и представить себе не могу. До чего она может дойти. Я в таком случае...
— Вы не вступились бы за меня? Не защитили бы меня от ее ярости? — вкрадчиво произнесла Флоридия, обвивая руками шею короля и прижимаясь лицом к его лицу. Она верно рассчитала: сладостное ощущение постепенно, но быстро ослабило его последние опасения. Он как бы махнул рукой на них...
— Однако, — обратился он через несколько минут к своей собеседнице, указывая на стол, — мы с тобой еще поклевать путем не успели. Жареные фазаны совсем остыли... а все-таки рекомендую: они заслуживают еще твоего внимания.
— Вы всегда меня будете любить? — спрашивала красавица, целуя его в седые волосы. — Всегда так же крепко, как теперь?
Король ничего не ответил, но, доедая фазана, глядел на нее такими глазами, что слова были бы излишни.
— Ах, Фердинанд! Фердинанд! — вздохнула герцогиня, — если бы я только могла всегда быть с тобой! Как бы я берегла тебя, как бы тебе спокойно жилось.
— Кто знает, — наконец отозвался он. — Все может еще случиться. Не так ведь еще я стар...