Беатриса в Венеции. Ее величество королева
Шрифт:
— Ты устала, дитя? — спросила ее королева.
— Немножко.
— Так ложись в постель. Если не заснешь до моего возвращения от короля, то мы поговорим еще с тобой.
В эту минуту вернулся мажордом с камер-лакеем, которые засветили все лампы. Он на серебряном подносике подал королеве письмо от ее супруга.
Она не торопилась его читать, положила на стол, не распечатывая, сбросила с себя дорожную шаль и в задумчивости снимала перчатки.
— Доложите мне, когда его величество откушает, — обратилась она к мажордому.
— Прикажете прислать сюда ваших камеристок?
— Нет, покуда они мне не нужны. Можете идти.
Старик, низко поклонившись, вышел, сопровождаемый камер-лакеями,
— Ты обратила внимание, — спросила королева у Альмы, — на нищего, который появился из-за кустов у самой кареты и просил милостыню.
— Да, ваше величество, — заметила его.
— Это мой шпион, он только что вернулся из Калабрии, куда я его посылала. — Лицо Альмы чуточку побледнело. Каролина продолжала: — Из письма, которое он мне передал, я вижу, что, помнишь, тот юноша, который провожал нас с маскарада в Неаполе и защитил нас от негодяев, что он хотя и был взят в плен, хоть и убежал из темницы, но вот уже чуть не два года совсем исчез из Калабрии. Никто не знает, куда он пропал.
Альма грустно выслушала эту новость.
— А между тем он мне особенно нужен в эту минуту, Ты знаешь, как слепо он мне предан и как он неустрашим. Он мне дал слово еще в Фаньяно перед моим отъездом приехать в Сицилию. Я и в других местах пыталась его искать, — ничего...
— Если он дал слово, то наверняка приедет, — ответила Альма.
— Приедет! Но когда? Тогда, когда все мои усилия окажутся бесполезными; когда восторжествуют мои враги; когда англичанам наконец удастся удалить меня, отправить в изгнание. Они давно на это метят. Ну, да я еще сумею бороться, — злобно сверкая глазами, восклицала королева.
Чтобы успокоить ее, Альма напомнила о письме короля, лежавшем на столе еще не распечатанным.
— Ах, да, — вспомнила Каролина и, еще взволнованная и поглощенная иными размышлениями, вскрыла пакет. Чтение первых строк вызвало на ее лицо презрительную улыбку. В письме стояло [17] :
«Моя дорогая Каролина.
Все твои письма я получил своевременно, милый друг мой, и благодарю тебя за них. Они мне доставляют большое развлечение. А в развлечении, признаюсь, я изрядно нуждаюсь. Рыбная ловля нынче совсем немыслима по многим резонам, а главным образом потому, что речонка Фиккуцца почти совсем пересохла.
17
Подлинник этого письма автор видел в государственных архивах бурбонского двора в Неаполе.
Помнишь блаженное время, когда мы с тобою вместе ловили рыбу в озере Фузаро в Патриа, и сколько я продавал ее моим обычным покупщикам [18] . Конечно, я мог бы устроить завод в Солонта для ловли тунца [19] . Беда только, что нынче не время для этой рыбы. Да еще и англичане, узнав, что я нахожусь на самом морском берегу, чего доброго, вообразили бы, что я собираюсь улизнуть из Сицилии. Конечно, это было бы с их стороны нелепостью. Куда я могу направиться? В Неаполь? Да, если бы Господу Богу и патрону моей столицы св. Януарию было угодно меня туда допустить! Ах, дорогая моя Каролина, нет и не будет на всем земном шаре города прекраснее Неаполя.
18
Местности около Неаполя. Король Фердинанд любил разыгрывать Гарун-Аль-Рашида. Веря в свое инкогнито, он торговал рыбой на рынках, где наблюдал, не обманывают ли народ торгаши и не злоупотребляют ли своей властью полицейские.
19
Крупная
А покуда не остается у меня никакой утехи, кроме охоты. Да и к ней у меня как-то проходит влечение. Почти даже совсем не охочусь. Однако вчера убил кабана в Чепеларском лесу. Только что за дрянь здешние кабаны. И сравнивать нельзя с персанскими!
Мой капеллан аккуратно дважды в день служит для меня обедню. Случается даже три раза, это для меня великое утешение.
Обнимаю тебя
Твой Фердинанд».
«Р. S. Вскрываю письмо, чтобы сообщить тебе новость. Моя сука, знаешь, с длинной рыжей шерстью, ощенилась: принесла четырех славных щенков, и, кажется, все четыре выживут.
Кстати, слышала ты, что наш сынок Франциск, мой генерал-викарный, несколько дней страдал жестокими болями желудка...
Если хочешь, я тебе пришлю одного из щенков! Очень смышленые и привязчивые».
Прочитав это послание, Каролина некоторое время не сводила с него глаз, покачивая головой. Потом как бы про себя (с Альмой она не стеснялась) презрительно и медленно произнесла:
— Вот чем занимается король, потомок Генриха IV и Людовика Великого, в то время когда половина его подданных борется с чужеземным врагом, а другая половина чуть не порабощена жадными, коварными британцами.
Она замолчала, сердито стиснув губы и нахмуря брови. Губы у нее дрожали от гнева. Вошел мажордом.
— Его величество король ожидает ваше величество в своем покое, — возгласил старик.
Королева поднялась, вышла и, сопровождаемая рядами камер-лакеев с зажженными канделябрами, направилась к апартаментам Фердинанда IV.
Он был изумлен поздним приездом своей жены, которой вовсе к себе не ожидал. Он был совершенно к ней равнодушен как к жене, но побаивался ее; она имела большое на него влияние, когда ее допускали до короля. Теперь он вышел к ней навстречу и старался скрыть свое дурное расположение духа, порожденное ее появлением.
Фердинанд IV, свояк уже казненного Людовика XVI, зять Марии Терезии, был, вообще говоря, мужчина красивый, высокий, мускулистый. Но было в нем что-то грубоватое, вульгарное, особенно портил его огромный нос, из-за которого он среди своих подданных слыл под прозвищем короля Носача (Re Nasone). Мускулы его тела были слишком развиты гимнастическими упражнениями, к которым он был весьма пристрастен. Однако старость брала свое, и тело начинало полегоньку дрябнуть.
Он приблизился к королеве с широко распростертыми объятиями и прижал ее к своей груди. Она весьма равнодушно отдалась его супружеской ласке.
— Какой добрый ветер занес тебя ко мне, моя драгоценная Каролина? — спрашивал он, ведя ее под руку в свой кабинет. — Я как раз сегодня написал тебе письмецо. Виноват я перед тобой: давно бы следовало ответить на твои послания. Да что поделать? Такая на меня ужасная апатия нападает. К тому же и писака я плохой. Ты ведь знаешь, что не больно-то я литературен... Вот ты ковчег всяческой мудрости и знания...
— Не трудитесь, государь, я уже здесь получила ваше письмо.
— А, так тебе известно, что Заира ощенилась. Помнишь рыжую суку? Четырех молодцов мне подарила. Вот я их сейчас покажу тебе. Прелесть, что такое, прелесть! Для стойки на охоте нет собаки лучше Заиры. Нюх какой! Какая выдержка! Как она это уставит свои ноги, пригнет морду к земле, подымет хвост кверху, окаменеет — ты можешь быть вполне уверен, что либо перепел, либо куропатка, либо бекас у тебя все равно что в ягдташе. Обидно только, что мои ноги не по-прежнему мне служат. Помнишь, бывало, я в один день настреливал до ста двадцати бекасов. А теперь вот пробреду шагов сотню-другую, и уж никуда не годен.