Бедная богатая девочка
Шрифт:
Сима напряглась, стараясь ничего не упустить, когда девушка назовет имя.
– Его зовут Сатана! Его зовут Люцифер! Его зовут Вельзевул!
* * *
– Люцифер, Одетта, Одиллия - вот тебе и свидетель!
Полный дурдом!
– ворчала Сима, выруливая со стоянки.
Шрус предательски захрустел. Когда-нибудь развалится. Сима прицепила панель магнитолы и включила любимую Уитни Хьюстон. Из кармана куртки вылетела карточка. Ованесян Владимир Эмильевич, телефон рабочий, телефон домашний. И приписка: "Жду". "I wanna run to you. I wanna run to you!" подпела Сима, словно отвечая
ГЛАВА 18
В субботу Сима проснулась с ощущением, что она что-то не сделала. Такое чувство бывает, когда вскакиваешь ночью и тебе кажется, что надо куда-то бежать, что-то вспомнить. Как правило, после этого поворачиваешься на другой бок и засыпаешь, счастливый, потому что, оказывается, никуда не надо бежать. Но Сима вспомнила: она должна позвонить Вере Артемовой. Она вынула руку из-под одеяла и тут же спрятала обратно: открытая на ночь форточка превратила комнату в промышленный холодильник типа тех, где на крючьях висят обледеневшие туши. От таких ассоциаций ей стало еще холоднее. Часы показывали девять. Она задумалась, проснулась мать или нет. Если позвать и разбудить ее, можно нарваться на разнос в стиле: "Всю неделю вкалываю, из кожи вон лезу, с ног падаю, а ты меня поднимаешь ни свет ни заря!" В комнату бесшумно проник Гоша и прыгнул на одеяло. Вообще-то Сима не любила, когда коты залезали к ней в постель, но тут она схватила теплого и пушистого кота и, несмотря на его сопротивление, уволокла его под одеяло с намерениями использовать вместо грелки.
Коту это не слишком понравилось, но он стерпел. Вообще в
отличие от его матери Дымки Гоша был зависим, послушен и консервативен как органик. Так говорила Марина Алексеевна, подразумевая результат неудачного падения Гоши с балкона, случившегося в раннем возрасте. Даже коту Марина Алексеевна умудрялась поставить психиатрический диагноз.
Сима приподняла краешек одеяла и спросила у высунувшего голову кота:
– Гош, мама уже встала?
– Ей показалось, что кот кивнул. Тогда она закричала на всю квартиру: - Мама! Мам!
Марина Алексеевна вошла, выдыхая дым первой утренней сигареты.
Слава богу, она ее не разбудила!
– Мам, закрой окошко!
– жалобно попросила Сима,
а то я вылезти не могу.
– Сейчас.
– Марина Алексеевна закрыла форточку.
– Поднимайся, чайник уже кипит.
Мать была настроена миролюбиво, и это обрадовало Симу. Нет ничего ужасней ее утреннего плохого настроения.
Сима нашла свою записную книжку и набрала номер Веры Сергеевны. Выслушав длинные гудки, она позвонила Снегиреву. Как раз его она и разбудила. Он невнятно буркнул, что компьютер еще не починили, и бросил трубку. И куда можно пойти в девять утра в субботу? На сумасшедшую спортсменку, которые, несмотря на погоду и время года, бегают по утрам, Вера Сергеевна похожа не была.
Кое-как умывшись, вот еще, умываться в выходной день, Сима, облаченная в смешную клоунскую пижаму-комбинезон, которая была антиэротична, но невероятно уютна, уселась на кухне и схватила в руки горячую чашку.
– Зубы чистила?
– строго спросила Марина Алексеевна, зная нелюбовь дочери к субботним гигиеническим процедурам.
– А как же!
– Сима оскалила зубы, как
на приеме у невропатолога.
– Сырку
Марина Алексеевна подвинула к ней тонко нарезанный
дырчатый сыр, масло, колбасу. Сима неудовлетворенно оглянулась
по сторонам, схватила большую булку и разрезала ее вдоль на три части.
Затем она старательно и щедро намазала каждый ломоть маслом и
сделала огромный сложный слоеный бутерброд с сыром и колбасой.
И вонзила в это великолепные молодые здоровые зубы.
– Не в коня корм, если бы я так ела, то уже давно
бы не входила в дверь, - завистливо сказала Марина Алексеевна,
медленно и деликатно отрывая маленькие кусочки от тоненького кусочка
сыра без хлеба и масла.
– Бегаю много, - пояснила Сима с набитым ртом.
– Не ври, ты на машине ездишь. А я только нервничаю.
А от этого еще больше есть хочется. И курить бы бросить, но боюсь, совсем разнесет, - пожаловалась Марина Алексеевна.
Слегка насытившись, Сима подробно передала матери свой
разговор с молодым доктором и была удостоена похвалы за знание психиатрии.
– Как ты думаешь, она что-то знает?
– спросила
она мать.
– Реальные события причудливо преломляются и переплетаются
с болезненными переживаниями больного, они могут патологически
толковаться, им придается иной смысл, но отрицать, что определенные
факты имели место, нельзя, - пояснила Марина Алексеевна.
– Что ты имеешь в виду?
– Существование какого-то лица, которое, с точки зрения больной,
причинило ей вред. Не будем вдаваться в подробности, какой вред, иначе
мы сползем в ее бредовые построения. Одетта и Одиллия. Черное и белое.
Добро и зло. Какие-то противоположности. Расшифровать реальности, которые закодированы в явных нелепостях, в видимой психопатологии, - не знаю, возможно ли это. Перевоплощение, бред двойника, метаморфоза - или она реально выдавала себя за кого-то другого?
– Марина Алексеевна пустилась в рассуждения, забыла о своем скромном завтраке и расхаживала
по кухне, размахивая погасшей сигаретой. Сима слушала ее раскрыв
рот.
– Как бы то ни было, ты должна довести эту линию до конца, - решила Марина Алексеевна.
– Поезжай-ка ты к ней домой. Почему-то мне кажется, что ты найдешь что-то интересное.
У Марины было безошибочное чутье. Симу всегда изумляло,
как она определяла психически больных с порога, как умела безошибочно задать тот самый единственный вопрос, который достигал цели, раскрывал самое главное, самое актуальное переживание больного вместо того, чтобы часами разговаривать с ним, медленно отсекая все несущественное. Психиатры говорят, что с этим надо родиться.
* * *
Евгения Ивановна Кислова, усталая женщина, похожая на свою состарившуюся дочь - те же светлые волосы, наивные глаза и прозрачная кожа, - выслушала Симу и жестом пригласила ее войти.
Скромное, очень чистое жилище, почему-то напрочь лишенное милых женскому сердцу мелочей: вазочек, статуэток, вязаных салфеточек, фотографий в блестящих рамках. Зато были книги. Сима пробежала глазами
по корешкам: классика, очень много специальной научной литературы, совсем нет современных изданий в пестрых глянцевых обложках.