Бедный негр
Шрифт:
Неподалеку на краю обрыва спиной к лагерю сидели два повстанца из его отряда и молча смотрели на пожар. Это были бывшие рабы, а затем пеоны из асьенды, которую отряд только что предал огню.
Один повстанец говорил другому:
— Вот и не будет нам где заработать на кусок хлеба, когда все это окончится. Да, будь здоров, сколько мы спалили чужого добра, — одним словом, наделали делов, так что завтра не заявишься к хозяину и не скажешь: мы, мол, в свое время уважили ваше добро, так что уж не откажите, дайте нам работенку, как доселе.
На это другой повстанец ответил:
— Вот потому-то я и не пускал красного петуха где попало.
Но подобные разговоры
Педро Мигель улыбнулся своим невеселым думам, вызванным только что услышанным разговором, и продолжал безучастно разглядывать страшную в своей красоте картину пожара, охватившего уже все склоны гор, — бесполезное, никому не нужное разрушение.
Повстанцы замолчали и вскоре ушли с обрыва, заметив командира. Хуан Коромото, также присутствовавший при этом разговоре, подошел к Педро Мигелю и спросил его:
— Ты слышал?
— Конечно, слышал, — ответил Педро Мигель. — Это червь разложения, который проник в наши ряды.
— Да к тому же в недобрый час. Краснуха рассказывает, что слышала в городе разговоры о приезде в Рио-Чико майора Сеспедеса. Ему поручена карательная операция в Барловенто.
— Мы тоже сюда неспроста вернулись.
— Я уж догадался об этом третьего дня. Неужто ты и впрямь думаешь помериться с ним силами, когда у нас всего шестьдесят человек, да еще подточенных червяком, о котором ты только что помянул.
— Этого червяка мы потопим в крови.
— Смотри, по сведениям, какие принесла Краснуха, у майора под ружьем большое войско.
— С каких пор ты стал распускать нюни?
Педро Мигель говорил, не глядя на своего собеседника, скрестив на груди руки, гордо взирая на полыхавшие в ночной тьме огненные языки пожара. И верный Коромото, который столько раз рисковал жизнью, беззаветно бросаясь в самое пекло боя за своим командиром, задетый этим несправедливым упреком, сказал:
— Не подумай, будто я струсил или перепугался из-за этого самого червяка.
— Ну тогда в чем же дело?
— Такой человек, как ты, не имеет права ставить свою жизнь на карту, если у него нет уверенности в победе.
— Я не один человек, я весь народ, который бросился в объятия смерти, не найдя себе дорогу в жизни.
Эти слова вырвались из глубины сердца, в котором тоже угасал революционный дух, идеи революции, так и не познанные Педро Мигелем до конца. Сугубо личные мотивы, мелкие и незначительные по существу, хотя и направленные к идеалу справедливости, ввергли его в пучину ненавистной войны, которую он вел сейчас самым беспощадным образом, безжалостно губя чужие жизни. И вот по истечении четырех лет войны огромные потери (не считая личных переживаний), все эти пожары и разрушения повергали Педро Мигеля порой в самое мрачное уныние.
— Кроме наших шестидесяти человек, — продолжал он разговор, — столько же наберется у Эль Мапанаре, который ходит тут поблизости, а с ними и с отрядами Семикожего и «Схоласта» и со всеми, кто промышляет по лесам и горам Барловенто, нас наберется вполне достаточно, чтобы дать бой.
— Да я не возражаю, —
— Грабитель, ты хочешь сказать. Я это знаю. Но тот, кто познал кровь и огонь, тому не страшны и грабежи. А кроме того, разве не об этом мечтают и наши люди? Так позволим им это наконец, и все. Так требует война, а она тут командир.
— Насчет таких помыслов в отряде ты сказал верно. Я как раз пришел поговорить с тобой об этом. Тебе надо сделать послабление людям или хотя притвориться, будто ты не замечаешь, когда они потащут добычу, трофеи, против которых ты всегда выступал как лютый зверь. А что до объединения с этим сбродом, о котором ты сказал, то, откровенно говоря, мне бы очень не хотелось, чтобы ты пошел по одной с ними дорожке, деля с ними славу. И если ты позволишь, я дам тебе совет…
— Я догадываюсь о том, что ты хочешь мне сказать, но ты уже опоздал со своим советом. Педро Мигель Мститель еще не мерялся силами с майором Сеспедесом. Вот для этого он и пришел сюда.
— Ну коли ты так решил, — заключил Хуан Коромото, — можешь считать, что я тебе ничего не говорил. — И тут же добавил про себя: «Уж этому что взбредет в голову, клещами не вытащишь!»
Педро Мигель не отдавал себе ясного отчета в том, что руководило всеми его действиями и поступками. С одной стороны, он привык вести себя крайне независимо и гордо, с другой — чувство к Луисане лишало его уверенности, и он часто приписывал себе недостатки, которых на самом деле у него не было. С давних пор он вынашивал мысль об объединении под своим началом всех отрядов федералистов, действовавших в Барловенто, чтобы покончить с разбоями и грабежами. Педро Мигель хотел сплотить их и, наладив настоящую дисциплину, повести на справедливую борьбу за социальные требования, ибо в водовороте войны почти совсем утонули и потеряли свою силу революционные идеи движения. Это было необходимо еще и потому, что повсюду побеждали отряды, предводимые людьми, в чистоту и искренность которых Педро Мигель никак не мог поверить. Это были выходцы из среды, подобной среде олигархов, и, разумеется, они не боролись за интересы народа, и все закончилось бы заменой одних эксплуататоров другими. Но Педро Мигель умышленно старался не думать об этом, тем самым лишая себя возможности поверить в свои силы, столь необходимые для успешного завершения начатого дела. Все это только увеличивало его досаду.
Мало того, Педро Мигель ошибался и в оценке своего отряда. Разумеется, что всеобщая усталость действовала разлагающе на повстанцев, особенно когда они видели, как привольно жили их товарищи из других отрядов. Но недовольство происходило все же по иной, более веской причине. Восставшие пеоны видели в Педро Мигеле командира, предводителя, которому они бестрепетно вручили свои жизни. А он, вместо того чтобы повести их на настоящее большое дело во имя завоевания окончательной победы, изматывал их ежедневными мелкими стычками с неприятелем. Эль Мапанаре со своими капайцами воевал точно так же, с той только разницей, что те получали удовлетворение от захваченных у врага трофеев. Педро Мигель во всем винил только себя. Он понимал, что, если и дальше будет запрещать грабежи, если не бросится вместе с другими в пасть войны, пожиравшую все и вся, люди оставят его. Гнетущее чувство досады и обиды было так велико в нем, что он чуть не распрощался со всеми, как вдруг принял неожиданное решение — объединить под своим началом все отряды федералистов, действовавшие в Барловенто.