Бег по взлетной полосе
Шрифт:
В голове взрывается боль, отчаяние перекрывает кислород – чтобы не умереть от омерзения и тупого проклятого бессилия, я зажмуриваюсь и пытаюсь вспомнить все светлые моменты, что у меня когда-то были.
Сцену и голубое платье, и восторженного мальчишку в десятом ряду. Сияющего папу и самолеты в небе. Мой полет на карусели рядом с Китом и облака под ногами. Поцелуи, разговоры до рассвета и признания в любви. Ночь в чужом дачном доме, дождь и громкий стук сердец. Погоню, летнее утро и наш веселый смех…
«…Нельзя постоянно
Повинуясь его командам, я обхватываю огромные плечи гребаного урода и крепко сжимаю.
Он радостно мычит и не замечает подвоха: пыхтя, продолжает сражаться с кнопкой на поясе моих джинсов. Завожу ногу назад, резко увлекаю его в сторону и, вложив в рывок все силы, ненависть, усталость и злость, отталкиваю. Урод неловко заваливается на бок, ударяется виском о шкаф и отключается.
Перепрыгиваю грузную вонючую тушу, хватаю рюкзак, телефон Кита и кеды, выискиваю в кармане дубликат ключей и вырываюсь на свободу. Позади слышу грохот, мат и возню, но не оглядываюсь: лишь ощущаю холод шершавых бетонных ступеней под босыми ступнями.
Меня трясет, от омерзения и ужаса стучат зубы, слезы застилают картинку ясного летнего утра.
На ходу застегиваюсь, натягиваю обувь, разглаживаю волосы, вываливаюсь на улицу и бегу со всех ног.
Теперь мне есть к кому бежать.
Глава 36
Сбивая людей и срезая углы, я лечу к остановке. Ветер свистит в ушах, легкие горят, мышцы ломит, как после изнуряющих физических нагрузок. День, обещавший быть солнечным, вконец испортился: в воздухе витает предчувствие дождя, висят изморось и гарь, неприкаянный ветер гоняет мусор по газонам и тротуарам.
Из-за поворота показывается апатичная морда зеленого автобуса со слепыми глазами фар.
Расталкиваю локтями нерасторопных попутчиков, занимаю место на средней площадке, прислоняюсь лбом к пыльному стеклу и смотрю на знакомые пейзажи, проплывающие мимо. Меня все еще колотит, плечи непроизвольно дергаются, подбородок трясется. Но произошедшее в квартире Игоря уже не кажется реальным. Это не могло случиться наяву и было просто бессмысленным кошмарным сном.
Рыдания вырываются наружу. На меня оглядываются, и я закусываю губы, стараясь держаться из последних сил.
Единственное, что волнует меня сейчас, – угрозы гребаного урода в адрес Кита.
Память тут же являет недавние вечера, когда «папочка» как бы между прочим доставал ноутбук и демонстрировал нам с мамой фото со своими друзьями – «районными судьями, прокурорами
Судорожно вздыхаю, до боли сжимаю поручень и проклинаю красные огни, регулирующие движение на перекрестках. Если гребаный урод доберется до Кита первым, случится непоправимое. А я не смогу жить на свете, если Игорь ему навредит.
В старых дворах Индустриального района царит тишина, пахнет прелой травой, сыростью и полынью, благоухают цветы в палисадниках, деревья мягкими лапами гладят шифер скатных крыш.
Я на миг замедляюсь под родным балконом и вижу девочку, стоящую в окне за шторой, красивого статного пилота, шагающего по тротуару с букетом и подарочными пакетами в руках, а еще – одинокого мальчишку, сидящего на ржавом ограждении у подъезда. Видение исчезает, я вновь остаюсь одна: почти взрослая, потерянная и выведенная из строя пережитым ужасом последних дней.
Срываюсь с места и спешу к соседним домам – за поросшим кустарником пустырем, через который по узкой тропинке мы с Зоей много лет ходили в школу, на отшибе возвышаются две десятиэтажные общаги: «муравейники», как называют их аборигены.
Раскрытые рамы качаются на ветру, выбитые окна местами заколочены фанерой, сушилки захламлены до потолков, кое-где видны следы пожаров, ступени крылец раскрошились от времени, а перила погнули и вырвали с корнями озлобленные жильцы.
На верхних этажах, несмотря на ранний час, горит свет, орет музыка и слышатся пьяные голоса.
Я топчусь у входа в подъезд, до крови ковыряю заусенцы и не представляю, как в этом хаосе разыскать Кита. Время, драгоценное время уходит. Возможно, гребаный урод уже пробил адрес и едет сюда.
Раздается визг пружины, и на крыльце появляется молодая женщина с двумя маленькими детьми. В отчаянии устремляюсь к ней и преграждаю путь.
– Скажите, где живет Никита Синицын? – кричу, и мамочка, шарахаясь в сторону, называет этаж и номер квартиры.
Благодарю ее и влетаю в воняющую аммиаком темноту. Лифты не работают – кнопки выжжены, а створки раскрыты, в их нутре черной пустотой зияют глубокие шахты.
На ощупь пробираюсь к лестнице, поднимаюсь к нужной секции, и зрение постепенно справляется с недостатком света. Я бегу по облезлым деревянным полам, то тут, то там заставленным ведрами, тазами, табуретками и коробками, спотыкаюсь и упираюсь в светло-голубую фанерную дверь.
Молюсь, чтобы Кит оказался дома, замахиваюсь и барабаню по ней кулаками.
Спустя несколько мучительно долгих секунд щелкает замок и в проеме возникает Кит. Я вижу его лицо – самое красивое в мире, бездонные глаза, серую толстовку с закатанными рукавами, – и от облегчения кружится голова.