Бег времени. Тысяча семьсот
Шрифт:
– Хорошо, ты тогда позвони, - Шарлотта явно была выбита из колеи, в недоумении переводя взгляд то на меня, то на остолбеневшую Гвен. – Ладно, я вас оставлю.
Она призраком выскользнула из гостиной. А я все так же стоял и смотрел на прямую спину Гвен. Ни движения, лишь повисшая напряженная тишина.
Я смотрел на нее, а у самого внутри все умирало. Ну, повернись ко мне, скажи, что передумала, что останешься, если не со мной, то здесь, чтобы я мог видеть тебя, слышать, а не вспоминать, как слепой о солнце…
Хотя… просто будь счастлива, Гвен.
– Я пришел
Она кивнула, после чего молча встала и направилась к выходу. Всё правильно, Гвен, всё правильно… Хоронить надо молча.
Если слова могли ранить и убивать, то молчание погребало мертвых.
Пока мы мчались в Темпл, я не знал то ли проклинать себя, то ли наслаждаться за то, что взял мотоцикл, потому что руки Гвен, обернутые вокруг моей талии, так походили на объятия, что легко можно забыться. Наслаждайся, де Виллер, поездкой в ад.
– Пойдем, – я бросил мотоцикл на парковке, и мы медленно поплелись к Темплу. Все так же молча, будто мы онемели и не могли общаться. Я все время посматривал в ее сторону: она была печальная, задумчивая, ушедшая куда-то в свой мир, где, наверное, нет меня. Пару раз она вздрагивала будто от холода, что невольно хотелось приобнять за плечи. Но я так и не сделал этого. Я ничего не делал. Лишь шел и смотрел, запоминая мелочи: изящный профиль, родинку в виде полумесяца, длинные ресницы, сережки-гвоздики в виде сердечек, тонкие руки с короткими аккуратными ноготками, пару незаметных глазу веснушек, ее волосы, блестящие на солнце, и как ветер играется с ними. Сразу вспомнилось, как я расчесывал эти волосы, когда она лежала в коме, как наматывал локон на палец, а потом отпускал его, наблюдая, как своенравно он разматывается. Такая своя и такая чужая.
Чем ближе подходили к хронографу, тем больше мне становилось страшно, что мы так ничего и не скажем друг другу. А должны! Я, по крайней мере, должен.
И вот мой эшафот: мы вошли в хранилище, где уже заранее были приготовлены вещи, оставленные мной сегодня утром. Карман будто горел из-за лежащего в нем рубина.
– Вот там, в пакете, лежит платье от мадам Россини. Ты уже надевала его на суаре. Тебе нужно переодеться.
Она кивнула и пошла к пакету, лежащему кульком на полу. А я отвернулся, чтобы не смущать ее, хотя уже видел и в нижнем белье, и с обнажённой грудью, улитой собственной кровью, из раны от пули. Прекрасное девичье тело, но страшные воспоминания - не для эротических фантазий. Я ухмыльнулся собственным мыслям и горько вздохнул. Сзади доносился шорох падающих одежд.
– Я ужасно поступаю, верно?- неожиданно донесся ее голос за спиной. Что мне ей ответить? «Да, ты поступаешь как эгоистка, используя меня»? «Нет, ты поступаешь, как человек, который любит»?
– Ну же, скажи мне, как ужасно я поступаю, бросая своих друзей и семью.
– Ты поступаешь так, как считаешь нужным. Если это была бы ты, там, в 18 веке, я тоже бы ушел.
Она не ответила и, наверное, мне стоило бы ее за это поблагодарить. Хватит убивать меня.
– Всё. Я готова, - донесся ее сдавленный голос, будто ей было трудно говорить.
Я обернулся и
Она сделала неуверенный шаг к хронографу, готовая уже элапсировать, тянущая руку для иглы, как Спящая красавица для укола о веретено.
– Стой! Подожди, – я схватил ее за руку, которая была непривычно холодна.
– Я тут кое-что для тебя приготовил.
Я кинулся к своему рюкзаку, доставая заготовленное. Сердце колотилось, сбиваясь с ритма.
– Вот, - я протянул ей, похожую на книгу в кожаном переплете, папку с документами. – Возьми, тут я собрал информацию: какие болезни были в 18 веке, какие симптомы, как лечить, какие травы, в конце исторические даты, зная, что ты не особо разбираешься в истории, подумал, что они будут тебе полезны. Ну, еще немного выписок из хроник, где и когда находился Сен-Жермен, чтобы вы случайно не столкнулись где–нибудь. Мало, но это хоть что-то…
Она удивленно смотрела на папку в моих руках, будто я ей предлагал взять собой дробовик.
– Ты составил ее для меня?
– Да. Подумал, что не будет лишним. С твоим-то везением влипать в истории, - я улыбнулся, но получилось как-то грустно. – А еще вот это.
Я сунул папку ей в руки и достал обычную деревянную шкатулку с примитивными узорами по крышке. Простая вещь, но для меня сильно значимая.
– Это моя шкатулка. Сколько себя помню, она всегда была у меня. В детстве это была сокровищница: в ней я держал карточки, фантики, солдатиков, значки, пару старинных монет, – я провел рукой по крышке, ощущая под пальцами резьбу. Это ощущение я мог вспомнить даже с закрытыми глазами, не держа шкатулку в руках, настолько было знакомо. – Там в ней сейчас лежат лекарства. Так сказать, аптечка первой помощи. В ней я собрал лекарства, у которых побольше срок годности.
– Не думаю, что “спасибо” будет достаточным, - начала она, но запнулась, в то время как по ее щекам скользили слезы, - Но спасибо тебе, Гидеон. За это и за… все, что ты сделал для меня.
От вида ее слез, я почувствовал, что сам сейчас заплачу: нельзя, нельзя, чтобы она видела мои слезы. Как бы мне ни было трудно. Я отвернулся, схватившись за переносицу и давя на нее. Но слезы было так же трудно остановить, как и ее, уходящую к другому, поэтому я молчал, отвернувшись и закусывая губу, пока не почувствовал солоноватый вкус крови во рту.
– Сделай мне одолжение, Гвен, - слова давались с трудом, горло неимоверно жгло. – Не смей жалеть, что ушла к нему. Не смей даже думать, что зря выбрала его.
Мой голос сорвался и я почувствовал, что не в силах говорить, но продолжил сиплым шепотом:
– Потому что я никогда не прощу тебе этого. Я люблю тебя, знай это. Я никого не любил так, как тебя, и уже не полюблю. И мысль, что ты будешь жалеть о своем выборе для меня хуже, чем то, что я отдаю тебя ему. Слышишь?
Я повернулся к ней и увидел ее сапфировые глаза, которые сейчас сияли от слез: в них была мука.