Беглец
Шрифт:
Она сжала телефон в руке и, оглядываясь по сторонам, стремительно пошла в сторону дома.
«Чего, себя? Опечатался. Толик меня, а не себя провожал. Чем я его подставила?»
Семеныч сидел в автомобиле на стоянке около своего дома. Не замечал, как идет время, как по тротуару торопятся домой люди, как загораются окна домов, как рядом паркуются другие машины.
«Когда мы расходились по утрам, мне становилось плохо. Точно похмелье. Только голова не болит, а пытается взорваться изнутри. На работу она иногда не
Вспоминал, как после встреч он маялся на работе и писал Ей сообщения. Если Она отвечала ему хорошо, состояние его не сразу, но постепенно приходило в норму, и Семеныч был очень благодарен Ей. Отвечая ему хорошо, Она будто спасала его от смерти. Но если Она, с присущей Ей чудовищной прямотой, отвечала «плохо», упрекая по ничтожному поводу, Семенычу становилось хуже некуда. Он практически не мог работать. Смотрел и не видел. Слушал и не слышал. Семеныч подозревал, вернее, был почти уверен, что Она это делала специально, прекрасно зная, что делает. Но зачем Она это делает, он не понимал.
Раньше ему казалось, что он кого-то любил, но сейчас обнаружилось, что такого сильного чувства, которое Семеныч испытывал к Ней, он не испытывал никогда.
При этом Семеныч Ей не верил вообще. В принципе не верил. Он не верил в то, что Она его любит. Семеныч не считал, что все, что Она ему говорила, являлось ложью. Что-то, может быть, и было правдой. Но это «что-то» было совсем незначительным, пренебрежимо малым, по отношению ко всему остальному. Семеныч понимал странность таких отношений, но ничего не мог с собой поделать. Семеныч очень любил Ее. Несмотря на то, что не верил.
«Каждому по вере его» – понравившееся ему изречение, которое раньше Семеныч часто цитировал по поводу и без повода. Эта фраза подходила к его внутренней философии. До встречи с Ней. А теперь его жизненная философия рушилась. Размывалась во времени. Как песочный замок, построенный детскими руками на берегу моря, размывается набегающими волнами. «Каждому по вере его» означало, что то, во что веришь, реализуется. И чем сильнее веришь, тем вероятнее реализация. Но Семеныч не верил Ей. Не верил. И при этом любил все сильнее и сильнее. Если бы неверие Семеныча соответствовало смыслу этого изречения, то Ее не оказалось бы в его жизни. Но Она была. И становилась все больше и больше, иногда вообще все собой затмевая. Этого Семеныч не мог объяснить себе и списать на обычное влечение мужчины к женщине.
«Бред какой-то, – часто думалось Семенычу. – Подумаешь, красивая девушка, молодая женщина. Что в ней такого, что заставляет сходить с ума? Ничего? Или все? Все или ничего? А это разве не одно и то же?» – мысли Семеныча путались, настроение падало. Чем сильнее падало, тем менее он хотел с Ней встречаться, чтобы не испытавать это «похмелье» после встреч, и тем больше думал о Ней. Эти мысли эти не давали ему покоя, но ни к чему не приводили. Он просто думал о Ней и ничего не соображал.
Но,
Ему иногда казалось, что Она удивляется, почему он так на Нее смотрит, но не спрашивает, потому что не хочет от него получить ответ. Семеныч посчитал, что тогда и Ей самой пришлось бы рассказать о своем отношении к нему. А в такие минуты, наверное, Ей не хотелось говорить неправду. Все Ее попытки объяснить свое отношение к нему, Семеныч не принимал. Он знал, что восторженные слова Ее в его отношении не могут быть правдивыми. Семеныч подсознательно ощущал Ее неискренность. Но какая правда скрывалась за этой ложью, он понять не мог.
– Кто ты? – неоднократно спрашивал у Нее Семеныч, но Она не отвечала или «уходила» от ответа, очаровательно придумывая какую-нибудь шутку.
«А человек ли она вообще?» – нередко приходила к Семенычу беспокойная мысль…
«Все она врала. Ей было интересно уничтожить меня. Из любопытства. Все эти нереальные события начали происходить только после встреч с ней. Я, как наркоман, жил все это время. То нереальный бред наяву, то нечеловеческие ломки. Это не Ребенок – бес, а она. А теперь, добив меня, она найдет себе другую жертву, – Семеныч включил телефон. Посыпались сообщения о Ее непринятых вызовах. – Что еще ты от меня хочешь?»
«Я не хочу тебя больше ни видеть, ни слышать, ни знать», – набрал Семеныч сообщение и отправил.
– С меня хватит, – он вышел из машины.
Она шла по центральной улице, сжимая телефон в руке. Беспокоилась о молчании Семеныча и тревожилась о появлении Ребенка.
«Еще и номер моего телефона откуда-то узнал! Он следит за нами. Никакая это не галлюцинация!»
Звук сообщения заставил Ее остановиться.
«Я не хочу тебя больше ни видеть, ни слышать, ни знать».
Это было похоже на закрывающуюся крышку гроба. Она прочитала сообщение и выронила телефон из рук, словно обожглась о раскаленное железо. Тупо смотрела на дисплей, который погас через полминуты. Она не могла сдвинуться с места.
– Девушка, у вас телефон звонит, – проходящий мимо старик показал тростью на разрывающийся аппарат под Ее ногами.
– Да, – подняла Она телефон с земли. – Маш, давай завтра поговорим. Мне сейчас ни до кого.
– Толик! – всхлипывала Маша в трубку. – На него наехала машина!
– Что?!
– Его сбила машина полчаса назад. Черная ауди. И уехала. Никто в шоке и номеров не запомнил.
– И что?! – Она сообразила, что черная ауди могла принадлежать Ребенку.
– Перелом ребер и еще что-то, – прерывисто говорила Маша. – Он в порядке, сам позвонил и сказал, что все почти нормально, но он долго проваляется в больнице.
«Семеныч! – взмолилась Она. – Что же это происходит?!»
Она дрожащими пальцами набрала номер Толика.
– Я знаю, кто тебя сбил! – выпалила Она.