Бегство из психушки
Шрифт:
– Так бы и сказали. Вот вам кредитка на семь тысяч наших вечнозеленых долларов, и пусть ваша Эмили сохранит свою репутацию перед банком. Иначе в следующем кредите ей просто-напросто откажут.
– Вы ставите меня в неловкое положение и некую зависимость.
– Нет, Анатоль, это я по-дружески помогаю вашей очаровательной Эмили из этого положения выйти. А вы настолько независимы, что вас не удержат даже кандалы, не то, что какая-то там кредитка. Просто я люблю помогать талантам. Между нами говоря, мужчина сексуален ровно настолько, насколько он талантлив, и я искренне завидую
– Я прочитаю текст и решу, куда его лучше пристроить. Кстати, о художнике Кошкарофф можно было бы сделать неплохую передачу по семнадцатому каналу ТВ. Но там одна только видеозапись будет стоить больше ста тысяч баксов, не говоря уже о…
– Пусть вас не волнуют мои расходы, – Катерина ослепительно улыбнулась, невзначай коснулась Анатоля своим бюстом и протянула ему бумагу с текстом.
Анатоль отошел в сторонку и стал читать. Не дочитав текст до конца, он вернулся к Катерине и схватил ее за руку.
– Так что же вы молчали?! Ваш друг – художник-диссидент, которого держали в советской психушке?! С этого и надо было начинать! Этот материал пройдет «на ура» в любой редакции.
– Предупреждаю, что Антон вне политики и его интересует только живопись. Он обеспокоен лишь тем, как американская публика примет его картины.
– Она примет их восторженно, надо только ее на это настроить! Американцы наивны, доверчивы и внушаемы, как малые дети. Но для начала я сам должен посмотреть полотна художника Кошкарофф, – Анатоль решительно двинулся к картинам, висящим на стенах. – И не надо никаких денег! Когда дело касается нарушений прав человека, я работаю исключительно ради идеи! – с пафосом сказал Анатоль, но вернуть кредитку Катерине почему-то забыл.
Пока Катерина разговаривала с Анатолем, у нескольких полотен художника Кошкарофф разгорелись споры о технике его письма, о смысле написанного и о том, к какому направлению живописи оно принадлежит – к соцарту, соцреализму или сюрреализму. У картины «Мой врач» двое мужчин даже подрались, споря о том, что хотел отобразить художник на полотне – свое либидо, разбуженное лечащим врачом, женскую сущность врача, передаваемую ее полуобнаженным телом, или благодарность пациента за лечение, смешанную с проснувшейся в нем сексуальной тягой.
Никто не обращал внимания на невысокого, немолодого уже мужчину в джинсах, футболке и очках, который внимательно прислушивался к разговорам, ведущимся у картин, и делал их аудиозаписи. При этом он снимал картины фотоаппаратом с большим объективом.
Аппетитно сбитая дамочка в платье, больше похожем на длинную майку, надетую на голое тело, под которым проступало нечто вроде трусиков, остановилась у портрета, изображавшего изможденного человека, смотревшего во двор через зарешеченное окно. Двор перегораживала высокая стена с облупившейся штукатуркой. Взгляд человека упирался в эту стену и выражал безысходность. Подпись гласила: «Автопортрет. Второй год лечения моей вялотекущей шизофрении».
– Я покупаю этот портрет! – твердо сказала
Кошкарофф подошел к дамочке, чтобы сказать ей, что полотно не продается. Но, подумав, он решил запугать ее ценой.
– Двести тысяч долларов, – с улыбкой сказал он. – Вряд ли этот портрет вам по карману.
Несколько раз посмотрев то на портрет, то на подошедшего к ней мужчину, дамочка сказала:
– Так вы и есть художник Кошкарофф?! Мне по карману вся ваша выставка. Я известный кинолог и занимаюсь выведением охранных собак. Я вывела уже три породы терьеров, смешанных с овчарками, бульдогами и догами. Только один мой щенок из последнего помета стоит шестнадцать тысяч долларов. У вас русский акцент, господин Кошкарофф. Откуда вы приехали?
– Я москвич.
– А мой друг Володя Бойчук приехал в Америку из Бершади. Он развелся здесь со своей женой Татьяной и женился на афроамериканке. Сейчас Татьяна работает лаборанткой в лечебнице для больных сифилисом. В советское время Бойчук женился на ней, убогой, слабоумной, потому что она была дочкой партийного функционера районного масштаба и такой брак открывал перед ним хоть какие-то перспективы. Он врач-гинеколог, кандидат медицинских наук. Я вас обязательно познакомлю. Меня зовут Шарлотта. Где я могу получить понравившийся мне портрет?
– Пойдемте в кабинет менеджера, и вам оформят покупку.
– А кто докажет мне подлинность этого полотна?
– Подлинность своего автопортрета докажу я, художник Кошкарофф. Надеюсь, экспертиза здесь уже не нужна?
– Остроумно. Вы, художники, такие остряки! В постели вы, наверное, тоже вытворяете всякие художества? Ну, признавайтесь!
– Все зависит от того, как вдохновит дама.
– Очень остроумно! Еще Фрейд сказал, что остроумие – главный признак мужской сексуальности.
Прислушавшись к их разговору, сзади подошла Катерина. Она обняла Антона за талию.
– Антоша, ты что, встретил свою старую знакомую?
– Мы познакомились только что, – ответила за Антона Шарлотта. – А вы, наверное, его мама? У вас талантливый сын.
У Катерины по-кошачьи сузились глаза и сжались губы. Но Антон знал, как остудить свою Катеньку.
– Шарлотта известный кинолог, и, ты уж меня прости, из уважения к ней я уступил ей свой автопортрет всего-навсего за двести тысяч долларов.
Названная сумма охладила Катерину, и она широко улыбнулась.
– Пойдемте оформим вашу покупку. Думаю, что ее надо отметить. Что вы предпочитаете – красное или белое вино? – спросила Катерина у Шарлотты. В глазах Катерины продолжали вспыхивать огоньки ревности.
– Думаю, что с русским художником надо пить русскую водку, – ответила Шарлотта, глядя на Антона.
Катерина перехватила этот взгляд, и ее глаза опять по-кошачьи сузились. Но двести тысяч долларов заставили ее промолчать. Для самоуспокоения она два раза глубоко вдохнула и выдохнула, как ее учил психоаналитик, и представила себе спокойное море с летающими над ним чайками.