Бегущий по лезвию бритвы
Шрифт:
— Он уже достроен,— раздраженно перебил Бэйнс.— Его таким задумали, открытым с одной стороны. Новый архитектурный стиль. Горожане очень им гордятся.
— Такое впечатление, будто его проектировал еврей,— пробормотал Лотце, глядя вниз.
Бэйнс пристально посмотрел на него. На мгновение он отчетливо ощутил перекос в немецком мозгу. Психический сдвиг. Неужели Лотце действительно так считает? Или просто брякнул первое, что пришло на ум?
— Надеюсь, мы с вами еще встретимся в Сан-Франциско,— сказал Лотце, когда ракета коснулась земли,— Плохо, если рядом нет соотечественника, не с кем поболтать.
— Мы с вами вовсе не соотечественники,— возразил Бэйнс.
— Вы правы. Но в расовом отношении мы очень близки. Да и цели
«И это с ним я близок в расовом отношении?! — с ужасом подумал Бэйнс.— Это с его целями совпадают мои цели? Тогда и у меня психический сдвиг. Мы живем в душевнобольном мире, где у власти — безумцы. Сколько лет это продолжается? Сколько лет мы сопротивляемся? И главное — сколько нас, понимающих? Не таких, как Лотце? Может быть, если ты знаешь о своем безумии, ты не сумасшедший? Или начинаешь выздоравливать? Пробуждаться? Наверное, нас очень мало. Мы — одиночки, разбросанные по свету. Но массы... что думают они? Сотни тысяч жителей этого города? Может быть, они считают, что живут в правильном мире? Или все-таки сомневаются, хотя бы самую малость?.. Но что значит — безумие? Какой смысл я вкладываю в это слово? Где граница?.. Безумие в их природе. В умственной ограниченности. В незнании тех, кто их окружает, в равнодушии, с которым они несут гибель другим. Нет, не то. Я чувствую. Интуитивно. Целенаправленная жестокость.. Нет. Боже, помоги, в одиночку мне не докопаться до сути! Пренебрежение истиной? Да. Но не только это. Безумие в их замыслах. Да, в замыслах! Покорение планет. Такое же бессмысленное и жестокое, как покорение Африки, а еше раньше — Европы и Азии.
Они мыслят космическими категориями и никак иначе. Слова человек, ребенок — пустой звук. Только абстракции; раса, страна, Volk, Land, Blut, Ehre [37] . Нет честных личностей, есть только сама Ehre — честь. Абстракция для них реальное, действительность — невидима. Die Gute, доброта, а не добрые люди, добрый человек. Для них не существует “здесь” и “сейчас” — их глаза устремлены сквозь пространство и время, в лежащую впереди бездну. И это — конец мира. Потому что мало-помалу они изведут все живое. Были ведь когда-то частицы космической пыли, раскаленные ядра водорода — и ничего больше. Теперь все вернется на круги своя. “Сейчас” — это миг между началом и концом, ein Augenblick [38] .
37
Народ, страна, кровь, честь (нем.).
38
Момент (нем.).
Процесс распада ускоряется, жизнь возвращается к граниту и метану. Жерновов не остановить. А они, эти безумцы, спешат обратить нас в камень и пыль. Хотят помочь Natur [39] .
Я знаю — почему,— подумал Бэйнс.— Им хочется быть не жертвами, а движущей силой природы. Они приравнивают свое могущество к Божьему, считают себя подобными Богу. Вот она, суть безумия. Все они одержимы одной идеей. У каждого настолько возросло самомнение, что ему и в голову не придет считать себя иначе как божеством. Это не гордыня и не высокомерие — это раздувание собственного “я” до такой степени, когда исчезает разница между поклоняющимся и предметом поклонения. Не человек съеден Богом, а Бог съеден человеком. Чего они не могут уразуметь, так это своей ничтожности. Но что в этом плохого? Разве так — не лучше? Кого боги отмечают, того призывают к себе. Будь незаметен — и минует тебя злоба сильных мира сего».
39
Природа (нем.).
Расстегивая
— Мистер Лотце, я никому еще этого не говорил, но вам скажу. Я еврей. Вы поняли?
Лотце ошалело взглянул на него.
— Самому бы вам не догадаться, ведь я ничуть не похож на еврея. Я изменил форму носа и черепа, уменьшил поры, осветлил кожу. Иными словами, избавился от внешних признаков. Даже стал вхож в круги Рейха. Никто не подозревает, что я еврей. И...— Сделав паузу, он придвинулся к Лотце вплотную и зашептал: — И я не один. Есть другие. Слышите? Мы не погибли. Мы существуем. Живем невидимками.
— Служба безопасности...— выдавил Лотце, но Бэйнс его перебил:
— Пожалуйста, сообщите — СД проверит мое досье. Но учтите: у меня есть могущественные покровители. Некоторые из них арийцы, другие — евреи, занимающие высокие посты в Берлине. Ваш донос оставят без внимания. А вскоре я сам донесу на вас. И вы окажетесь в камере предварительного заключения.— Он улыбнулся, кивнул и двинулся по проходу вместе с другими пассажирами.
Они спустились по трапу на продуваемое ветром поле. Внизу Бэйнс случайно оказался рядом с Лотце.
— Знаете, мистер Лотце,— произнес он, взяв художника под локоть, — вы мне не понравились. Думаю, что я в любом случае донесу на вас.— Он отпустил руку блондина и ускорил шаг.
На краю поля, у дверей вокзала, толпились встречающие. Ищущие глаза, радостные улыбки, машущие руки. Впереди стоял коренастый японец средних лет в добротном пальто английского покроя, остроносых полуботинках и котелке, рядом — японец помоложе. На пальто коренастого блестел значок Тихоокеанского Торгпредства Имперского правительства. «Мистер Тагоми собственной персоной,— подумал Бэйнс.— Приехал меня встречать».
Шагнув вперед, японец громко произнес:
— Герр Бэйнс? Добрый вечер! — и выжидающе вскинул голову.
— Добрый вечер, мистер Тагоми,— Бэйнс протянул руку. Рукопожатия, поклоны. Молодой японец тоже поклонился, приветливо улыбаясь.
— Прохладно на открытом поле, сэр,— сказал Тагоми.— Мы предлагаем воспользоваться вертолетом. Не возражаете, сэр? Или вам необходимо уладить какие-нибудь дела? — Он вопросительно заглянул и глаза Бэйнсу.
— Готов лететь сию секунду,— сказал Бэйнс,— Хотя надо бы зарегистрироваться в гостинице. И багаж...
— Мистер Котомичи обо всем позаботится,— заверил Тагоми.— Багаж выдадут через час, не раньше. Ждать дольше, чем вы летели.
Котомичи улыбнулся и кивнул.
— Прекрасно,— сказал Бэйнс.
— Сэр, у меня для вас подарок,— заявил Тагоми.
— Простите?
— Чтобы у вас сложилось благоприятное впечатление о нашем представительстве...— Он сунул руку в карман пальто и достал маленькую коробку.— Из лучших objects d’art [40] Америки.— И протянул коробочку Бэйнсу.— Наши сотрудники весь день ломали голову, что бы вам подарить. Решили остановиться на этом подлиннике угасающей североамериканской культуры, сохранившем аромат далеких, счастливых дней.
40
Произведений искусства (фр.).
Бэйнс открыл коробочку. В ней на черном бархате лежали наручные часы «Микки-Маус».
Неужто Тагоми захотелось пошутить? Бэйнс поднял глаза и увидел серьезное, озабоченное лицо японца. Нет, это не шутка.
— Большое спасибо,— поблагодарил Бэйнс.— Действительно прекрасная вещь.
— Во всем мире не наберется и десятка настоящих часов «Микки-Маус» выпуска тридцать восьмого года,— произнес Тагоми, внимательно наблюдая за лицом Бэйнса.— Их нет в коллекции ни у одного из моих знакомых.