Белая лошадь - горе не мое
Шрифт:
Во дворе школы стоял Исаков-старший. Белый плащ, длинный черный шарф картинно брошен за плечо и мотается на ветру...
– Домой зовет, - усмехнулся Боря.
– Вчера звонил... Который час?
Было четверть третьего. Боря недовольно дернул плечом:
– Придется через спортзал вылезать... У него худсовет только в три, минут двадцать еще простоит, а мне на работу пора...
Саня представил, что сейчас придется двадцать минут разговаривать с Исаковым-старшим, и вернулся в учительскую. Не хотелось
В учительской был только Аристотель. Он проверял самостоятельные работы и с досадой прислушивался к звукам, несущимся с пятого этажа, - там репетировал школьный ансамбль.
– Упражняются!
– гневно бормотал Аристотель.
– Музыканты самодельные, бездари! Как не вспомнить Спарту!..
И он с угрюмым наслаждением принялся вспоминать Спарту. Было ясно, что десятый "А" твердо стоит на своем и мириться с классным руководителем не желает.
– Спарта была серьезным и малосимпатичным государством, - вспоминал Аристотель.
– Во всяком случае, так мне казалось в молодости... Я этих спартиатов очень не любил. Ненавидел, можно сказать...
– А царь Леонид?
– скучно возразил Саня. ("Путник, честно исполнив закон, здесь мы в могиле лежим" - так написано на могиле трехсот спартанцев и царя Леонида в Фермопилах... Как Саня плакал над этой могилой, а персы шли в обход, нашелся предатель! Ох, как Саня плакал, ему пять лет было, что ли, и он знал прекрасно, что тот, кто останется в Фермопильском ущелье прикрывать отход греков, домой никогда не вернется, Аристотель не в первый раз эту историю рассказывал, а Елена Николаевна кричала: "Мотька, замолчи немедленно, не травмируй ребенка!" Аристотель же не слушался и ребенка травмировать продолжал...)
– И все-таки это была казарма, - сердито отозвался на Санино возражение Аристотель.
– Вся страна - казарма, ты представляешь? А у меня в молодости, милый мой, были другие идеалы...
– А сейчас?
– уныло спросил Саня, выглянув в окно. Исаков-старший все стоял там на ветру.
– Сейчас! Сейчас я старый, умный. Надо тебе сказать, что сейчас я начинаю склоняться к тому, что спартанцы были великие педагоги. А почему? Потому что у них были Апофеты! О!
– мечтательно вздохнул Аристотель.
– О Апофеты!.. Вот чего нам не хватает!
Поскольку Аристотель был явно не в духе, Саня, который тоже добрым расположением духа не отличался, сразу догадался, что Апофеты - это нечто весьма скверное.
– Апофеты, мой юный друг, - величественно и грозно произнес Аристотель, - это глубочайшая расщелина в горном массиве, именуемом Тайгетом... Вам, поди, не то что в методиках, но и в курсе истории педагогики об этом не рассказывали, а зря! Суть в том, славный юноша, что ежели юный спартанец был, скажем, с некоторым изъяном - ну, трудновоспитуемый, по-нашему, - так вот с таким юным спартанцем педагоги не маялись,
– Хотите, я подыщу вам что-нибудь подобное в окрестностях города? деловито предложил Саня.
– А!
– Аристотель безнадежно махнул рукой.
– Что ни говори, а в мире был только один великий педагог... Царь Ирод его звали!
– он хотел еще что-то сказать, может быть, даже проклясть педагогику хотел он, но не успел, потому что в учительскую - как всегда, вихрем и, как всегда, зареванная - вбежала Бедная Лиза...
– Матвей Иванович! Санечка! Ой, мамочки! Там!..
– и она заревела в голос.
– Прекрати реветь и быстро говори!
– приказал Аристотель.
– Я...
– быстро сказала Бедная Лиза, но тут снова начались всхлипывания, шмыгание носом, из-за которых понимание того, что произошло, чрезвычайно затруднилось.
– А он... Не захотел переписывать!..
– Кто?
– Ва-а-ахрушев! Кто больше... А я... посадила его под арест, а он...
– Под какой такой арест?!
– гневно загрохотал поборник спартанской педагогики.
– Вам здесь что, а?! Кадетский корпус?!
– Я...
– с новой силой залилась Бедная Лиза слезами.
– Я хотела, как Макаренко!.. Чтоб потом по душам, а он... Он всегда все назло!.. Макаренко сажал... А он из окна...
– Какой этаж?
– остолбенело спросил Аристотель.
– Второ-ой... И висит...
– Почему - висит?
– Зацепился-а-а...
– Ах ты!
– топнул Аристотель, и они побежали на второй этаж, туда, где висел второгодник Хрюшкин...
– Ой, мамочки!
– на бегу причитала Бедная Лиза.
– Ой, мамочки!..
За спиной у нее зловеще пыхтел Аристотель.
В пятом "Д" окна были настежь. Под одним из них, зацепившись курточкой за стальную скобу, висел, слегка качаясь на ветру, упрямый второгодник с равнодушным, весь мир презирающим лицом, а внизу стояли его одноклассники и от души веселились.
– Как тебе там, Хрюк? Далеко видно?
– Созрел, падай!
Вахрушев будто не слышал, он вообще не обращал ни на кого внимания. Висел и смотрел вдаль.
Аристотель решительно влез на подоконник.
– Позвольте мне, - сказал Саня, запрыгивая.
– Вдвоем будет тесно. И, высунувшись из окна, хмуро посоветовал веселящимся пятиклассникам: Шли бы вы домой...
Пятиклассники не послушались, стояли и наблюдали, что будет дальше. Возглас Аристотеля: "Держись, друг!" - был воспринят ими с недоумением: они полагали, что сейчас ужасному Хрюшкину попадет. И притом - сильно. Еще больше удивились они, услышав жалобный, просящий голос Бедной Лизы:
– Митенька, только, пожалуйста, не падай!..