Белая Мария
Шрифт:
Утром они должны были сказать.
Кто именно.
Полька уйдет, еврейка останется у нас, сказал тот, что стоял.
Вроде бы они советовались. Ядя говорила: ты уйдешь, я уже свое отжила. Девочка говорила: нет, ты уйдешь.
Вроде бы решили, что сделают: останутся обе.
Вроде бы услышали мой голос, и Ядя шепнула: Мария пришла, все будет хорошо.
Интересно, почему
Бронислава помогла?
Ангел Господень услышал?
Полицейские мне поверили?
Который за столом сидел аж вздохнул: будь у меня ребенок с такими глазами, я бы с ним по улицам не расхаживал.
Ему удалось набить подряд две гильзы и не порвать бумажек. Может, настроение улучшилось и не захотелось в тот день никого отправлять в гестапо?
Он был прав. Ну зачем им было вдвоем шататься по улицам?
Они сюда вернулись откуда-то из-под Люблина. Пришлось вернуться, потому что какой-то мужчина расспрашивал, кто эта черненькая.
А под Люблин-то вы зачем поехали?
Там не потребовали метрики этой черненькой.
Ядя говорит, что к участку подъехала пролетка.
Ты что, не было никакой пролетки, мы пошли пешком.
Она: на пролетке.
Я: пешком.
На пролетке.
Пешком.
Так ли, сяк ли — ко мне мы пошли, на Сенную, девяносто.
Она ничего не знала. Эмилия, моя родная сестра.
А что, должна была знать?
Миля, дай свою метрику, она мне для кого-то нужна… так, что ли, я должна была сказать сестре?
Она бы сразу поняла. Все понимали, кому нужна арийская метрика.
Она бы испугалась: еврейке хочешь дать? Погубить меня хочешь? И мужа? И шестерых детей? Восемь человек? Посчитай. Восемь! Ради одной еврейки!
Ради двух, у этой еврейки еще дочка есть, — только это я и смогла бы ей ответить.
Да, так оно и было, я могла погубить восемь человек.
Больше, еще и братову дочку.
Если б я начала думать, чего не должна делать…
Просто сказала: дайте мне метрики, попробую раздобыть дополнительные карточки.
Дали, конечно.
Я купила им на черном рынке то ли подсолнечное масло, то ли соль, а может, керосину для лампы.
Вот так дочка доктора Кальтман стала моей племянницей (дочкой брата). А Ядя — сестрой.
Я им до войны платья шила.
Спрашиваете, согласилась бы?
Сестра моя добрая была… но нет, так и не узнала. До конца жизни.
Нет-нет, я ей не говорила.
И детям ее не говорила.
А зачем им знать. У них другие заботы, всё чего-то подсчитывают, ссорятся.
Из-за одной шестой.
Тетя, говорят, каждому причитается одна шестая. Каждому. Ну сама посуди. По одной шестой выходит. Посчитай. Сколько получается? Одна шестая.
А
От матери, наверно. От бабушки. От Эмилии.
Кто-нибудь однажды им скажет.
Ядина дочка, кто ж еще.
После моей смерти, когда ж еще.
Ядина дочка — дочке Эмилии.
Лучше сразу, прямо на похоронах. На Бродно[90], в этом деревянном костеле. Или по дороге к могиле.
А вы знаете? — скажет Ядина дочка дочке Эмилии.
Чудесная будет сцена, мне б самой хотелось увидеть.
Ядя, она бы за мной пришла.
Рута — нет, потому что я опоздала. Вы опоздали на пятнадцать минут, сказал шмальцовник.
Они четыре хотели. Рута прислала их ко мне, у меня была только тысяча. Я попросила знакомую одолжить кольцо, она велела отнести его в ломбард и взять квитанцию, а после войны отдать.
Я побежала с кольцом, Руты уже не было.
Хорошо, что к Яде не опоздала.
Ядя за мной пришла бы.
Или Рута.
Она сидела в пальто. Это была ошибка, было тепло, а она вышла из гетто в зимнем пальто. Вся дрожала, хоть и в пальто. Панна Марыня, раздобудьте где-нибудь, возьмите взаймы, они хотят четыре тысячи.
У меня была тысяча.
Я одолжила кольцо.
Я правда спешила…
Потому что на этих дочек нельзя рассчитывать.
Ни на Ядину дочку, ни на эту Кальтман.
И зачем я их спасала?
Стоило их спасть?
Стоило?
Ядя… могла бы подождать эти несколько дней.
Первого пришел бы почтальон, принес пенсию, венок был бы красивее.
В среду мы пирог собирались испечь, коврижку.
Я и сама могу, не хуже нее, ну, может, иногда суховат выходит. Ядя чего-то подливает, может, какао. Или шоколаду. Или ром.
Еще бы два дня, и я б узнала.
До первого числа не умирают, Ядя должна бы такие вещи знать.
Женщина с гитарой идет. Петь будет, у кроватей, кто что попросит.
Уланы, уланы… это для пана Стася. Он в Вестфалии работал, на шахте. Нет, с ним не довелось встретиться, я ведь около голландской границы была.
Генек сам меня отыскал, специально так устроил, чтоб отправили на принудительные работы.
Я и женатый мужчина? Ну, знаете…
Генек. Высокий такой.
Приезжай ко мне, любимый,
жизни для тебя не жаль…
Слезы лью плакучей ивой,
их река уносит вдаль…