Белая Роза
Шрифт:
— Эш, — мягко говорю я. — Ты не можешь… мы не можем увидеться с ней.
— Я знаю, — огрызается он. Затем он опускается на одно из сидений поезда. — Я должен был спасти ее. Я не смог.
— Ты сделал все возможное, — говорю я. — Ты сделал единственное, что мог.
— А если бы это была умирающая Хэзел? — спрашивает он. — Ты поверила бы мне, если бы я сказал, что ты сделала все возможное?
Мои внутренности скручиваются при мысли о том, что Хэзел умирает. — Я не знаю, — вру я.
— Не волнуйся, Вайолет, — говорит он. — Я понимаю. Я не могу попрощаться с моей сестрой или встретиться с моим
— Я не говорю тебе, что делать, — говорю я. — Но даже если ты должен был добраться до своего дома, увидеть свою сестру… это самоубийство, Эш. Думаешь, Синдер хотела бы, чтобы ты тоже умер?
— Не надо, — говорит он яростно. — Не говори со мной о том, чего она хочет. Не сейчас, когда она так близко. — Он смотрит в окно поезда. — В последний раз, когда я был здесь, меня увозили в Банк. Я помню, что этот поезд был самым чистым, что я когда-либо видел. Он практически сверкал. Ничто в Смоге никогда не сверкает, кроме, может быть, угольной пыли зимой.
Лицо Эша искривляется, и на мгновение я думаю, что он заплачет. Но тут вернулся Тиф.
— Хорошо… — Он останавливается, когда видит лицо Эша. — Все… в порядке?
— Его сестра живет здесь, — говорит Рейвен. — Она умирает.
— О, — говорит Тиф с сочувствующим взглядом. — «Черные легкие»?
Эш кивает.
— В прошлом году мой лучший друг умер от «черных легких». Он еще даже не работал на фабриках. Заработал от вдыхания здешнего воздуха. И королевская власть не собирается выдавать лекарства для ребенка-сироты. Это несправедливо, понимаете? Они держат нас на привязи, как животных. Ты родился на улице Смога — здесь ты и останешься, без вопросов.
— Не всегда, — говорит Эш.
— Они спрашивали тебя, хотел ли ты быть компаньоном? — спрашивает Тиф.
Рот Эша дергается. — Нет.
— Да. Они просто забирают и все.
— Что они у тебя забрали?
Тиф пожимает плечами. — Моих родителей.
— Мне жаль, — говорит Эш.
— Я их не помню. В любом случае, мы должны идти. Нанесите это на лицо, — говорит Тиф, протягивая руки, в которых он держит горсть черной сажи.
Сажа мягкая, как пудра, но, когда я втираю ее в щеки, мой нос морщится, реагируя на запах – как креозот и асфальт, смешанные вместе, резкий и острый.
— У вас двоих есть шляпы? — спрашивает он меня и Рейвен. Мы обе достаем шерстяные шапки, взятые из комнаты Эша у мадам Кюрьо. — Хорошо. Спрячьте свои волосы.
— Кстати, как Черный Ключ нашел тебя? — спрашиваю я, пока засовываю свой пучок с арканом под шапку.
— Я лучший карманник в этом квартале Смога, — говорит Тиф с гордостью. — Я украл то, что он хотел. Он был очень впечатлен.
— Ты с ним встречался? — спрашиваю я. Это кажется ужасно рискованным для Люсьена — показать себя стольким людям.
— О, нет, — отвечает Тиф. — Никто не встречался с Черным Ключом. Он всегда общается посредством писем, кодов или других людей. Симстресс завербовала меня. Иногда она дает мне еду. В детском доме ее никогда не бывает достаточно. — Он смотрит на нас сверху вниз. — Хорошо, пойдем.
— Мне он нравится, — тихо говорит мне Рейвен, когда мы выходим из поезда.
— Держите
Я стараюсь смотреть на изношенные деревянные доски подо мной. Затем на ступени, одна, две, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь… Воздух такой плотный, будто его можно жевать. К тому же он немного едкий, пронизанный тем же ароматом и запахом, что и сажа на наших лицах и одежде. Я понимаю, что Тиф имел в виду – «черные легкие» можно заработать, просто вдыхая воздух. Мы достигаем мостовой, и я не могу удержаться и смотрю вверх, потому что вокруг нас кишат тела – ободранные ботинки, поношенные штаны и осунувшиеся лица. На некоторых лицах – черный блеск, как у нас, усталый взгляд; другие – чище, свежее, их рабочий день только начинается. Это заставляет меня думать о моем отце, о поздних ночах, когда он работал в Смоге, уходя из дома рано утром.
Я помню этот округ с моей поездки на Аукцион – трубы, извергающие дым разных оттенков серо-зеленого, бурого, темно-пурпурного; тусклый свет; улицы, набитые людьми. Но это было мимолетно, лишь малая часть огромного путешествия. Быть здесь внизу, среди людей, а не в вагоне поезда на возвышенности, совсем по-другому. Я чувствую запах мазута, слышу ропот голосов. Люди постоянно в меня врезаются, и трудно держаться рядом с Эшем и Рейвен, как и держать Тифа на виду. Он особенно ловко перемещается в толпе, виляя среди людей так легко, что иногда я совсем теряю его.
Улица, на которой мы находимся, вымощена огромным булыжником, по центру – рельсы. Здесь расположено множество фабрик, высоких зданий с решетками на окнах и трубами, устремленными в пасмурное небо. Кажется, что мы движемся вместе с общим потоком – то там, то здесь от общего движения отделяются работники и направляются внутрь одной из железных громадин, зачастую много толкаясь и пихаясь.
Раздается громкий лязг, и половина толпы останавливается, включая Эша и Тифа. Я врезаюсь в Эша, когда Рейвен врезается в меня. Виднеется деревянный указатель с нарисованным красным номером 27. И под этим знаком висит постер с лицом Эша.
РАЗЫСКИВАЕТСЯ. БЕГЛЕЦ.
Я нервно оглядываюсь по сторонам, но никто не смотрит на нас. Мы все равно в саже.
Лязг. Лязг. Лязг.
На нас движется троллейбус.
— Деревообработка и металлоконструкции Восточного квартала! — кричит проводник.
Троллейбус кажется самой чистой вещью в Смоге. Он окрашен в жизнерадостный красный цвет, который резко контрастирует с его пассажирами. Кондуктор одет в элегантную униформу и черную фуражку. На передней части троллейбуса имеется жирная надпись, гласящая ТРОЛЛЕЙБУС ?27. И под ней изящным шрифтом — СПЕЦИАЛЬНАЯ СЛУЖБА ДЛЯ РАБОТНИКОВ СМОГА.
Тиф прокладывает путь, пока Рейвен, Эш и я забираемся на борт, держась за перекладины, свисающие с потолка. Тележка полностью забита, все сиденья заняты, тела давят на нас отовсюду. Я сомневаюсь, что мне нужно было держаться за эти перекладины, чтобы устоять. Одна женщина без остановки кашляет в свой платок – я вижу пятна красного на белой ткани там, где просочилась кровь. Никто не смотрит на нас больше одного раза. Да и вообще никто на нас не смотрит. В этой машине ощущается подавляющая атмосфера отчаяния. Я могу чуять ее, густую и горькую.