Белая Русь(Роман)
Шрифт:
— Будет клокотать. Белорусцам не слаже, чем черкасам.
— Ремесленники и чернь дознались, что гетман Хмель просит царя взять черкасские земли под свою руку. Теперь только и говорят об этом.
Мужиловский встал, молча прошелся по хате. Алексашка отодвинулся подальше от двери, положил голову на руки. В темени Мужиловский заметить его не мог. Он постоял у двери, вдыхая прохладный воздух, вернулся к столу. Из плетеной ивовой корзины вынул скудель и куманец.
— Попей меду. Свежий, липовый… — сел, кряхтя, на скамью. — В Москве с Ордин-Нащекиным вел такой разговор… Он той же думки, что и гетман Хмельницкий.
«Когда же будет то время?» — горестно подумал Алексашка и прикусил губу.
— Дай мир подписали, — заметил Гаркуша.
— Что — мир! — Мужиловский со злостью сплюнул. — До весны. Там снова в поход тронемся.
Гаркуша рассказал Мужиловскому о жестоких схватках с рейтарами Януша Радзивилла, о православных церквях, закрытых иезуитами, о бедности, что висит, как рок, над хатами мужиков. Потом велась речь о загоне. Мужиловский спрашивал, сколько в нем сабель да где берут казаки харчи и, постукивая пальцами по доскам стола, предупреждал:
— Гляди, атаман, чтоб не чинили обиды белорусцам твои казаки. До гетмана доходят всякие слухи, и карать за своевольство он будет жестоко. На Хлипень — иди! Мир или не мир, а шановное панство пусть знает и всегда помнит: у черкасов и белорусцев думы и заботы одни…
Алексашку клонило в сон — смежались глаза. А он старался слушать, о чем идет разговор. Будто за пеленой хриповатый голос Гаркуши:
— Правда ли, что в Москве неспокойно?
Мужиловский ответил:
— Правда. Люди посадские бунтуют. Громили дворян и бояр. В ответ на бунтовство воеводы лютуют больше прежнего, порют целыми улицами, тащат в застенки и на дыбу поднимают. Царь наказывал князьям, а те — головам стрелецким, чтоб стрельцов смотрели и ружья у них досматривали почасту и чтоб они, стрельцы, к стрельбе и всякому ратному строю были навычины и к походу, и к бою всегда были напоготове…
Послышались слова Гаркуши:
— Круто и на Руси…
И снова Мужиловский:
— Круто… Пусть царь о том печалится… Наши думы о другом. Гетман высказал их царю такими словами: «…зычим быхмо собе самодержца такого в своей земле, яко ваша царская вельможность православный христианский царь…» И еще писал гетман: «Чтоб есми вовеки вси едино были…»
И голос Гаркуши:
— Русские, белорусцы, украинцы…
Потом говорили еще о чем-то.
Алексашка поднялся и тихонько вышел во двор. Ночь была густая, золкая. Постепенно светало. Казак, стоявший на часах, сладко зевнул и спросил Алексашку:
— Не спится?
— Еще не ложился.
— Иди в копну. Тепло в сене, мягко.
За хатой стоял стог. Алексашка заворошил сено и наткнулся на спящего казака. Тот забормотал во сне и затих. Алексашка лег рядом. Слипались глаза, а все текли и стояли в ушах слова: «Чтоб есми вовеки вси едино были…»
Проснулся от того, что Любомир дергал за ногу. Было светло. В хате пусто. Гетманово посольство уехало. Только жеребец Гаркуши чесал гриву о березу, что стояла под самой хатой. Гаркуша сидел рядом на колоде с Вариводой. «Откуда появился Варивода?» — подумал Алексашка. И, оглянувшись, раскрыл рот от удивления: неподалеку от хаты стояло казацкое войско. Гаркуша посмотрел на сонного
— Поздно спишь, а сабля не точена.
— Остра, атаман.
— Напои коня и — в седло!
Алексашка не понял, шутит Гаркуша или говорит серьезно. Ночной разговор Мужиловского породил ворох мыслей. Они набегали одна за другой, и Алексашке трудно было понять и разобраться в них. Одно лишь уразумел, что придет час, когда стрельцы московского царства придут на землю эту и скажут: думы у нас одни и помыслы одни, и борониться от врагов будем разом до последней капли крови. Наступит в крае покой. Снова заскрипят на дорогах купеческие дробницы и фуры, груженные всякими товарами. От синего моря по Двине до града Полоцка поплывут байдаки и лайды с железом и снедью. Никто не будет более грозить мушкетами и огненными ядрами… Из Белой Руси будут ходит к черкасам гостевать белорусцы. Еще крепче станет вечная дружба, скрепленная кровью. Только не увидят всего этого ни Шаненя, ни Гришка Мешкович, ни Устя. Остался лежать под Пинском Небаба. И не знает Алексашка, доживет ли он до того ясного дня, который рано или поздно придет.
Хлипень рядом, один переход без привала. Посланные Гаркушей лазутчики вскоре вернулись. В хату собрались сотники и слушали, о чем те говорили.
— А в Хлипене том ведомо, что войско казацкое объявилось. Поудирало шановное панство. Со стен пищали глядят и пики наставлены. А ворота в Хлипене накрепко заперты.
— Что будем делать, сотники? — Гаркуша обвел всех сидящих медленным взглядом.
— Обложим! — ответили те. — Может, и ворвемся…
— Собирайте сотни. Выступать будем немедля.
Кашу, пахнущую дымом и обильно заправленную салом, Алексашка ел второпях. Играл рожок, и казаки подтягивали ремни в седлах. Позвякивали уздечки. Кони, чуя поход, тревожно стригли ушами. За хатой стоял козопас и, опираясь на кий, смотрел, как садились в седла казаки.
— Бывай, батька! — крикнул ему Алексашка.
— В добрый путь!
— Спасибо за слово…
Войско выходило на шлях. Шумно переговаривались казаки. Алексашка видит, как, подгоняя коней, уходят вперед дозорные.
— Далеко ли до города? — Алексашка настиг Любомира и пустил коня рядом.
— Быстро дойдем.
Хотел еще Алексашка спросить, большой ли город Хлипень, будет ли такой, как Пинск. Но не спросил. Подумал, что брать его будет нелегко.
Чем ближе город, тем тише разговаривают казаки. Наконец совсем умолкли. Только топот копыт на шляхе да позвякиванье уздечек. Лес стал редким. Вскоре показалась светлая полоска поля, и вдали, сквозь стволы старых, обомшелых сосен виделся город: длинная вереница домов и над ними купол церкви и острые крыши двух костелов.
— Хлипень!..
Издали Алексашке не видны ни стены, ни ворота, ни те, кто их охраняет. Хлипень, как и Пинск, прижался к реке. Ее не видно из-за леса. Гаркуша говорил, что река большая, глубокая. Атаман неподвижно сидит в седле, смотрит на город. Только ему одному известно, что там, в Хлипене, есть лазутчики, которые должны подать сигнал. Гаркуша ждет. Долгая гнетущая тишина мучит казаков. Алексашка поглядывает на Гаркушу, на казаков и чувствует, как трепетно бьется сердце. Нет, ему не страшен бой. Сейчас он крепче и уверенней сидит в седле: за спиной у него надежные и верные братья.