Белая Русь(Роман)
Шрифт:
— Иди. И помни: не щадить ни мала, ни велика… Перемирие с Хмелем, а с ними — война.
Гетман Януш Радзивилл приподнял полы сюртука, сел в дормез и хлопнул дверцей.
По шляху шло войско. «Перемирие с Хмелем… — шептал Парнавский. — Один свенты Иезус знает, сколько еще положат голов под Хлипенем и Лоевом…»
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Ермола Велесницкий нашел Алексашку на опушке леса. Под старой олешиной он перематывал на ногах
— Не знаешь? Фоньку-то твоего…
Алексашка поднял голову. Тревожное предчувствие охватило сердце, и ему показалось, что оно вот-вот остановится. С трудом зашевелились губы:
— Что Фоньку?
— Порубили…
— Как же так… порубили? — Онуча вывалилась из ослабевших рук.
— Не знаешь, как рубят?.. — вздохнул Ермола. Помолчав, начал рассказывать: — Как выскочили казаки из засады, да как ударили, учуял пан стражник, что делу конец. Спасать душу надобно. Он хвать и повернул коня к реке. Фонька увидал его и кричит: «Уходит, идолище!..» И — за ним! Может быть, и настиг бы его Фонька у самой воды. Осталось аршин десять… За паном шли рейтары. Кони у них прыткие. Один рейтар и полоснул Фоньку по плечу. Кирасы-то нету…
— Нету, — прошептал Алексашка.
Алексашка поднялся, а ноги не держали. Фонька… Друг… Хотел все вернуться в Полоцк и завидовал Алексашке, что была у него в Пинске любовь. Фонька Драный нос… Лучше бы не встретил его!
— Веди, — попросил Ермолу.
Он шел следом за Велесницким к реке. Шли, обходя порубленных рейтар и казаков, и возле каждого Алексашка вздрагивал, думал — Фонька лежит.
Неподалеку от брода, на пожухлой, вытоптанной конями траве лежал Фонька Драный нос. Рядом сабля и шапка. Побелевшие руки раскинуты, на восковом лице ни кровинки. Показалось Алексашке, что шевелятся Фонькины губы. «У мертвого-то…» — подумал Алексашка. Склонился над другом, сложил его руки на груди. И вдруг разжались губы, и слабый выдох шевельнул грудь. Алексашка отпрянул. Глаза у Фоньки приоткрылись.
— Живой он, живой! — закричал Алексашка. — Фонька!..
Фонька Драный нос шире раскрыл мутные глаза, зашевелил побелевшими губами.
«Воды!..» — догадался Алексашка и бросился к реке. Шапкой зачерпнул холодную воду и, расплескивая ее на бегу, мгновенно примчался. Велесницкий приподнял голову Фоньки, и Алексашка влил в приоткрытый рот воду. Фонька вздохнул. Казалось, что ему полегчало.
— Зови быстрей казаков!
Ермола побежал за казаками. Те примчались целой толпой. Они подняли Фоньку, понесли к лесу и положили возле костра. Фонька тихо стонал. Пришел Гаркуша, сурово посмотрел на казаков.
— Разглядеть не можете, где живые, где зошлые, леший вас дери! Неведомо, каких закапывали!!!
— Разве мы знали?!. — виновато оправдывались казаки. — Лежал нерухомо, руки раскинул…
— Водку неси! — приказал Гаркуша джуре.
Принесли водку. Гаркуша влил глоток в рот Фоньке. Казаки начали раздевать раненого, чтоб перевязать рану. Удар оказался сильным. Была перебита кость ключицы, разрублена лопатка. Конец сабли провел кровавый след до самого пояса. Кто-то вздохнул и
— Бери телегу и вези в деревню. Там бабы выходят, — решил Гаркуша.
Алексашка собрался быстро. В телегу казаки положили сено, дали на дорогу вяленой медвежатины. Под сено Алексашка спрятал саблю и сразу же отправился в путь. Фонька был в беспамятстве. Дважды его поил Алексашка и думал о том, чтоб быстрее добраться до деревни. К вечеру показалось на шляху несколько хат. Алексашка обошел их и никого не увидел. В хатах было пусто. По давно погасшим очагам, по заплесневелой воде в кадках заключил, что люди ушли давно. Куда ушли — понять было нетрудно. Кто в лес, кто бодался на Русь. Люд ищет убежище от панского гнева.
Что делать дальше, Алексашка не знал. Ничего не оставалось делать, как ехать в любую другую деревню, но увидал старуху. Она осторожно выглядывала из-за угла покосившейся, вросшей в землю хаты. Алексашка обрадовался:
— Как повымирали! Никого не видать… Скажи, матка, в какой хате Марфу найти?
— Нечто одна Марфа? — после долгого молчания спросила старуха, выходя на тропу.
— А сколько их тут? Мне бы одну найти… Хворого привез.
— Кто послал тебя к Марфе? Или сам знаешь ее?
— Послали. Из леса…
Она заковыляла следом за Алексашкой, остановилась у телеги, рассматривая восковое лицо Фоньки.
— Я ж не подниму его.
— Сам подниму, мати. Куда ложить?
— Повремени… — старуха исчезла за хатой.
Ожидая старуху, Алексашка задавал себе вопрос за вопросом: кто такая Марфа? Откуда знает ее Гаркуша? Раз послал к ней, значит, чем-то помогает загону?
Вскоре старуха привела Марфу. Низкорослая, укрытая дырявым платком, она посмотрела мельком на Алексашку и сразу же направилась к телеге.
— Может, к тебе? — спросила старуха. — Не ухожу его: глаза не зрят и руки ослабли.
— Вези ко мне, — сказала Марфа.
Алексашка повел коня к самой крайней хате. С Марфой внесли Фоньку и положили на полати.
— Звать его как?
— Фонькой.
— Черкас?
— Стал черкасом. А родом из Полоцка. Видишь, как его рейтары порубали…
Марфа куда-то ходила. Пришла — темно на дворе стало. Она зажгла лучину. Потом растопила печь и поставила греть воду. Когда вода закипела, запарила листья. Марфа не разговаривала, ничего не спрашивала, словно Алексашки не было в хате. Да и говорить Алексашке не хотелось. Больше думал о пережитом за последние дни, о том, какая будет у него впереди дорога.
Поздно вечером Марфа стала возиться возле Фоньки. Она сама повернула его на бок. Ловко развязала намоченные кровью онучи и бросила их под полати. Потом прикладывала к ране примочки и поила Фоньку отваром.
— Чего сидишь? Ложись, — сказала она Алексашке.
Алексашка улегся на лавке. Долго не мог уснуть. Потом задремал и вздрогнул: почудилось, ходит кто-то за хатой. У печи скреблась мышь. На припечье тихо похрапывала Марфа. Алексашка встал, подошел к Фоньке, прислушался. Дышит. Лег снова. Уже перед рассветом, обессиленный, задремал.