Белая ворона
Шрифт:
И, оказывается, можно делать все, что хочется. Даже понимание, что сейчас ее возьмет чужой мужчина — не муж и даже не возлюбленный — и она сама на это соглашается, даже это делало происходящее только острее, слаще и неправдоподобно ярче, как во сне, когда не можешь и не хочешь сопротивляться.
— Девочка, — выдохнул ей в ухо Монтроз, погладив бедра Маред изнутри, а потом проникнув внутрь ее тела, безошибочно нащупывая местечко, от прикосновения к которому Маред выгнулась, а с губ сам собой сорвался стон. — Девочка моя…
Его пальцы скользнули дальше, в горячую влажную глубину,
— Ты ведь хочешь? — то ли спросил, то ли утвердительно сказал Монтроз, снова целуя ее в шею.
Его свободная рука погладила грудь Маред, набухшую и чувствительную даже сквозь корсет. Соски отозвались на прикосновение очередной вспышкой жара, и Маред смогла только двинуться назад бедрами, без слов умоляя…
К ее обнаженным ягодицам прижалось такое же нагое и горячее тело. Жесткая ладонь опустилась на поясницу, показывая, как следует прогнуться, а снизу между ног оказалось твердое, но шелковисто-нежное мужское орудие. Надавило, принося тягучее неудобство, сразу исчезнувшее, сменившееся восхитительным ощущением заполненности.
Ахнув, Маред прогнулась еще сильнее, едва понимая, что делает, раздвинула ноги, а внутри инстинктивно сжалась, чтобы усилить удовольствие. Сзади отчетливо и резко вздохнул Монтроз. Мучительно медленно подался назад, почти выскользнув, и снова толкнулся, найдя правильное, единственно возможное положение.
— Да… — всхлипнула Маред — Да…
И снова скольжение назад и толчок. Только сейчас Маред поняла, что в разных позах ощущения очень сильно отличаются! Вот так, сзади, все было куда глубже, полнее и беспомощнее. Если, лежа на спине, она могла хоть как-то сопротивляться при желании, то теперь оказалась в полной власти Монтроза, и только смутное осознание, что тому можно доверять, не давало испугаться. И еще, конечно, удовольствие.
Поначалу невыносимо сильное, почти болезненно острое ощущение чужой плоти внутри сменилось томно горячим, палящим, заставляющим тихонько вскрикивать и хотеть еще и еще.
Мотая головой, из последних сил упираясь руками в окно, Маред всхлипывала и стонала, подчиняясь каждому движению чужих властных ладоней на своих бедрах. Монтроз входил глубоко, так что в конце каждого толчка его плоть упиралась во что-то внутри, рождая огненную сладкую вспышку. Кусая губы, чтобы не кричать в голос, Маред послушно прогибалась, насаживалась и снова качалась к подоконнику, а самым диким, невозможно неправильным и восхитительным было то, что в этот раз ее никто не заставлял и не мог заставить. Все, что происходило, — одно на двоих горячее дыхание, сводящий с ума ритм и стоны, вспышки сладкого тягучего наслаждения, запах мужчины, его сильные руки и раскаленная плоть внутри — все это Маред выбрала сама.
И потому, когда Корсар, несколько раз дернувшись и вбившись особенно глубоко, со стоном обмяк, Маред, едва поняв, что случилось, почувствовала разочарование и глухую обиду. Тело горело, низ живота напрягся так, что почти болел, и Маред дернулась, пытаясь оттолкнуться и сделать что-то, сама не зная — что…
— Тише, девочка… Сейчас… — проговорил,
Развернув Маред, он торопливо поцеловал ее в губы, удерживая за плечо одной рукой, а вторую просунул между ног и погладил. Это было безумно приятно, но мало, совсем мало, и Маред снова дернулась, но тут же поняла, что Монтроз отступает назад ровно настолько, чтобы опуститься на колени. Перед ней на колени! И, подняв одну ее ногу, поставить себе на плечо.
Притиснутая к подоконнику, вцепившись в него сведенными пальцами, Маред не поверила бы глазам, но горячим губам, приникшим к ее разгоряченному средоточию женственности, и упругому умелому языку поверить пришлось. И это делают с ней?!
Понимание происходящего свело ее с ума даже сильнее, чем сами ощущения. Маред застонала, выгибаясь, бесстыдно подставляясь рту и пальцам Монтроза, творившим с ее телом что-то невообразимое. Она даже представить не могла, что можно отдаваться мужчине таким непристойным и волшебно приятным способом… Очередная сладкая волна захлестнула ее целиком, лишая мыслей. Содрогаясь в спазмах полной, невозможной эйфории и облегчения, Маред закричала, почти теряя сознание. Повиснув на подхватившем ее Монтрозе, сделала на подгибающихся ногах несколько шагов до кровати, села и вдруг неудержимо разрыдалась.
— Маред? Маред…
Крепко обняв за плечи, лэрд заглянул в ее лицо. Поднявшись, ушел к окну, сразу вернулся и прижал к губам Маред бокал, заставив сделать глоток. Бренди глотнулся, как вода, и только внутри обжег, так что рыдания перешли в кашель, а потом и вовсе успокоились.
— Маред, — очень тихо и ласково повторил Монтроз, гладя ее плечи. — Ну что ты, девочка… Все хорошо? Ложись… Я больше тебя не трону.
Она замотала головой, пытаясь сказать, что дело совсем не в это. Отчаявшись протолкнуть хоть слово в сведенное спазмом совсем не от бренди горло, потянулась и неловко ткнулась лицом в плечо Монтроза, сидящего без брюк и сюртука, но в рубашке. Обняла его сама, крупно дрожа всем телом и чувствуя, как снова к горлу подкатывают рыдания.
— Девочка моя…
— Узкие жесткие ладони все так же нежно гладили ее спину и плечи, и Маред постепенно расслабилась настолько, что смогла проговорить шепотом:
— Это неправильно. Так нельзя…
— Поверь мне, девочка, — отозвался Монтроз через несколько мучительно долгих мгновений тем же ровным мягким голосом, — неправильно ложиться в постель без желания и удовольствия. Неправильно отдаваться по принуждению. А сегодня все как раз было правильно. Ты ведь сама решила…
— Нет! — выдохнула Маред, поднимая голову и яростно глядя в бесстрастное лицо Корсара. — Я не об этом! Вы… не понимаете…
— Так объясни, — шевельнулись губы Монтроза, на лице которого, кажется, жили только глаза.
— Объяснить? Как? Но внутри бурлили мысли и чувства, так что Маред оттолкнулась от мгновенно отпустившего ее Монтроза и обняла себя руками за плечи. Чулки и панталоны так и остались лежать у окна, платье помялось, волосы растрепались, только на это было плевать. Как и на залитое слезами горящее лицо, и на мокрые, скользкие с внутренней стороны бедра. Все это осознавалось, но как что-то далекое, неважное.