Белое движение. Исторические портреты. Том 2
Шрифт:
Неудачи Миллера в попытках организации нелегальной работы в СССР накладывались в то же время на все возраставшие в самом РОВС требования выработки национальной политической идеи и активизации антибольшевицкой борьбы. Ещё в январе 1931 года появляется «доверительная записка, вышедшая из кругов, близких к руководящему центру Русского Обще-Воинского Союза», в которой указывалось: «Идеология РОВС довольно примитивна, будущее туманно, неясно и уже предопределяет какую-то пассивную позицию». Такие настроения были связаны с тем, что строго соблюдавшийся Миллером и его предшественниками принцип невмешательства в политику противоречил реально складывающемуся положению вещей, вызывал разочарование тех, кто был готов продолжить вооружённую борьбу.
23 февраля 1935 года произошёл так называемый «бунт маршалов»: тринадцать старших начальников РОВС во главе с генералами Туркулом, Фоком и Скоблиным предъявили Миллеру ультимативное требование превратить Союз в политический центр всего национально настроенного Зарубежья. В частной переписке
Деятельность «внутренней линии» от Миллера ускользала и фактически была ему неподконтрольна. 26 декабря 1936 года он освободил Скоблина от обязанностей её начальника во Франции, а 28 декабря предписал личному составу «линии» по всем вопросам обращаться к нему непосредственно, категорически запретив исполнять приказания других лиц, даже и тех, кто руководил ими в прошлом. Но ни руководить деятельностью своей контрразведки, ни распустить её Миллер уже не мог.
Разногласия привели к расколу. Радикально настроенный генерал Туркул в 1936 году организовал Русский Национальный Союз Участников Войны, не порывая с Обще-Воинским Союзом, но считая его только военно-бытовой организацией, а свой союз – военно-политической. Тем самым были грубо нарушены уставные принципы РОВС, запрещающие его чинам участвовать в политических организациях. В ответ Миллер исключил чрезвычайно популярного в эмигрантских кругах Туркула из списков РОВС, что отнюдь не способствовало росту авторитета самого Евгения Карловича. Ещё большей критике, чем изнутри, РОВС подвергался со стороны, в том числе эмигрантскими фашистскими организациями, несмотря на то, что Миллер требовал от своих подчинённых обязательного изучения фашистской теории и практики, характеризуя международное положение в мире к концу 1930-х годов как эпоху борьбы «новых фашистских форм государственного устройства с отживающей формой “парламентского демократизма”» и считая, что чины Русского Обще-Воинского Союза являются как бы «естественными идейными фашистами». В то же время Миллер ясно отдавал себе отчёт о том, как относятся к РОВС германские национал-социалисты, констатируя: «там не хотят пожать протянутую нами руку», «их связи и даже их деньги направляются типам вроде Туркула с тем, чтобы в результате было разложение РОВСа», и проч.
Планы вооружённой борьбы против коммунизма удалось реализовать только в Испании, где в июле 1936 года вспыхнула Гражданская война. Участие в ней чинов Обще-Воинского Союза на стороне националистов Миллер объявил продолжением Белой борьбы. 25 декабря 1936 года им был опубликован циркуляр о порядке приёма в армию Ф. Франко, причём добровольцы должны были иметь подписанные Миллером удостоверения о благонадёжности. Когда 1 апреля 1939 года «Национальная Испания» победила, генерал Франко в своём приказе воздал должное русским белым добровольцам, но председатель РОВС генерал Миллер об этом уже не смог узнать. 22 сентября 1937 года он был похищен советской разведкой с помощью своего ближайшего сотрудника генерала Н. В. Скоблина и его жены певицы Н. В. Плевицкой. Вероятно, расчёт советских спецслужб строился на том, чтобы убрать неподкупного Миллера и посадить на его место своего агента: тогда вся военная эмиграция оказалась бы в руках чекистов. РОВС был бы добит страшнейшей провокацией, если бы не записка, оставленная Миллером в день похищения.
В этот роковой для себя день, 22 сентября 1937 года, уходя на деловое свидание из управления РОВС на улице Колизе, он вручил генералу П. В. Кусонскому запечатанный конверт со словами: «Вот что, Павел Васильевич, сохраните это. Вы подумаете, может быть, что я сошёл с ума... Но если что-нибудь случится, вскройте тогда это письмо». Пакет Кусонский вскрыл только в 11 часов вечера, после того, как исчезновение Миллера было обнаружено чинами Общества Северян, которые напрасно прождали своего всегда аккуратного председателя с 8-ми до 9 часов 20 минут вечера в помещении РОВС, где было назначено очередное заседание. Записка Миллера гласила: «У меня сегодня в 12.30 часов дня свидание с генералом Скоблиным на углу улиц Жасмэн и Раффэ. Он должен отвезти меня на свидание с германским офицером, военным атташе при лимитрофных государствах, Штроманом и с Господином] Вернером, прикомандированным к здешнему германскому посольству. Оба хорошо говорят по-русски. Свидание устраивается по инициативе Скоблина. Возможно, что это ловушка, а потому на всякий случай оставляю эту записку. 22 сентября 1937
В 2 часа 30 минут 23 сентября соратники Миллера заявили в полицейском участке об исчезновении генерала и бегстве Скоблина. Немедленно была поставлена на ноги вся парижская полиция... но было уже поздно.
Французскому следствию удалось реконструировать точную картину и хронологию похищения. Встреча Скоблина и Миллера произошла недалеко от того места, где советское посольство арендовало несколько домов для своих сотрудников и других советских служащих; из окна ближайшего дома человек, знавший Скоблина и Миллера, видел их, стоявших у входа в пустующее здание советской школы, а также третьего человека, стоявшего спиной к свидетелю. Через 10 минут после того, как все трое вошли в здание школы, серый закрытый грузовик с дипломатическим номером припарковался перед зданием. Этот же автомобиль 3 часа спустя прибыл в Гавр и остановился у дока, рядом с советским торговым судном «Мария Ульянова». Из грузовика был вытащен и перенесён на судно массивный деревянный ящик размерами в человеческий рост. Вскоре «Мария Ульянова» снялась с якоря и ушла в открытое море, не известив предварительно администрацию порта. Однако официальная французская версия во имя соображений «высшей политики» обошла роль советского посольства и сделала упор на участие в похищении Скоблина и Плевицкой. Оба они были осуждены - Скоблин заочно, а Плевицкая скончалась в тюрьме в 1940 году.
По чудом сохранившемуся свидетельству самого Миллера, сразу после похищения он был связан, усыплён хлороформом и в бессознательном состоянии отвезён на советский пароход, где очнулся лишь 44 часа спустя - на полпути между Францией и Ленинградом.
По свидетельству одного из участников похищения, уже здесь Евгений Карлович показал свою силу духа: на пароходе он дрожал от холода, т. к. был одет в летний костюм, и, приняв предложенную ему тёплую рубашку, сказал: «Я очень Вам благодарен за одежду, без которой я бы дрожал от холода, а они могли бы подумать, что я дрожу от страха». И далее, в ответ на советы дать ложные показания и тем купить себе спасение, Миллер говорил: «Я врать не буду. Так как мои противники - большевики, троцкисты и сталинисты ненавистны мне в одинаковой степени, то я, как Царский генерал, не позволю себе играть на руку одной из этих банд убийц».
29 сентября 1937 года, ровно через неделю после похищения, состоялся первый допрос Миллера во Внутренней тюрьме на Большой Лубянке. Генерала поместили в наиболее строго охраняемую одиночную камеру № 110. Он, вероятно, ещё надеясь, что ему удастся дать знать о себе в Париж, пишет два письма - сначала 29 сентября жене «Тате», затем начальнику Канцелярии РОВС генералу Кусонскому. Из писем видно, что больше всего Евгения Карловича беспокоили состояние его жены, которой он не мог сообщить, что жив и здоров («Прошу тебя поскольку возможно, взять себя в руки, успокоиться, и будем жить надеждой, что наша разлука когда-нибудь кончится...»), а также заботы РОВС (в письме Кусонскому - сведения о незаконченных благотворительных делах и тревога, чтобы это «не забылось, не затерялось»; письмо заканчивается словами: «Будущее в руке Божией. Может быть, когда-нибудь и увидимся ещё в Париже»). 4 ноября 1937 года Миллер пишет начальнику тюрьмы заявление с просьбой хотя бы кратко известить жену, что он жив, и тем успокоить её, но просьба эта была напрасной.
Всю осень 1937 года следователем Н. П. Власовым велись допросы Миллера. 27 декабря в одиночную камеру № 110 явился лично Нарком внутренних дел Н. И. Ежов. На следующий день Миллер направляет ему заявление и прилагает 18-страничную записку о повстанческом движении в СССР, которую следователь ещё 10 октября посчитал недостаточной и которую Миллер с тех пор дополнил некоторыми сведениями. Из содержания записки Миллера «Повстанческая работа в Советской России» можно было сделать вывод, что ни РОВС, ни сам генерал Миллер не имели ровно никакого отношения к организации и руководству антисоветскими выступлениями внутри страны. Для советских спецслужб такие данные не представляли никакой ценности, поэтому следователь Власов и вернул их Миллеру сразу.
Миллер никого не предал из своих соратников, и ничего конкретного о работе РОВС чекисты из уст Миллера не узнали. Они, видимо, добивались от него согласия выступить с призывом к эмиграции отказаться от борьбы с большевиками и с этой целью внушали ему легенду о том, что похищенный ими генерал Кутепов жив. В ответ на это Миллер 10 октября 1937 года в письме Ежову выдвинул контрпредложения: Кутепову и ему как лицам, «мнения которых для чинов РОВСа и для других офицерских и общественных организаций несомненно авторитетны», дать возможность объехать хотя бы часть страны и убедиться, что население СССР не враждебно к Советской власти, что оно довольно установившимся порядком и что материальное и моральное положение народа в СССР действительно улучшается. «Нужны по крайней мере 2 голоса - Кутепова и мой, чтобы эмиграция... по крайней мере прислушалась и задумалась бы о дальнейшем», — писал генерал. Но что могли ответить на это Миллеру убийцы Кутепова и сотен тысяч других русских людей?! Без ответа остались и постоянные просьбы Евгения Карловича об отправке жене весточки из неволи.