Белые Мыши на Белом Снегу
Шрифт:
– Эрик, у нас есть спичечный коробок? Дай-ка сюда, я их посажу.
Я начал рыться в кармане в поисках наших спичек, но доставал все время не те вещи: мамину брошку в виде эмалевой божьей коровки, пачку тестостероновых таблеток, Ласкин ошейник с бубенчиком, последнее письмо Глеба, скомканное и рваное, почему-то в пятнах от слез. Спичек не было.
– Ох, Эрик, какая же ты свинья, - Хиля осуждающе покачала головой, - видишь, как дорого тебе приходится платить за все это? У тебя нет больше никого, ты никому на свете не нужен. Неужели так трудно было всегда оставаться человеком?..
Я протянул к ней руку:
– Хиля, подожди,
Она фыркнула и швырнула своих жуков мне в лицо. Я отшатнулся, но один запутался в волосах и стал щекотно возиться там, пытаясь выбраться. Я затряс головой, замычал и проснулся.
Мила, простенькая, с чуть припухшими глазами, сидела рядом и легонько гладила меня по голове вздрагивающей рукой. Увидела, что я смотрю на нее, отдернулась:
– Привет... Кто тебя здесь приковал?
– Это ты?
– я удивился.
– А где ребенок?
– Там, с Лемешем, - беспомощно сказала она, и губы ее задрожали, - и с папой... Все лезет к нему: деда, деда, ужас какой, я не знаю, куда ее увести... ничего не знаю, хожу одна, тут везде какие-то люди, все смотрят, никто ничего не объясняет... Эрик, мне страшно, что здесь будет?..
– Отцепи меня, если сможешь, - попросил я, с усилием отделяясь от стены и вставая на ноги.
– Затек весь...
Она стала возиться с цепью, бормоча проклятия, потом заметила что-то на полу, наклонилась и подняла темный ключ с погнутой бородкой:
– Так-так!..
Ошейник лязгнул, размыкаясь, и я очутился на свободе. Мила бросила цепь и вдруг взяла мои руки и принялась растирать запястья, так долго бывшие в плену, что в них, кажется, остановилась кровь. Я стоял, наблюдая за ней, как завороженный: ко мне уже давно так нежно не прикасалась женщина, и ощущение это буквально опьянило меня и лишило воли. Счастье какое: о тебе просто заботятся, гладят затекшие руки, сочувствуют тебе. Ничего больше не надо, никаких перемен, никакого исхода, лишь бы это продолжалось без конца.
– Мила, - тихонько позвал я, боясь ее спугнуть.
– Умм, - она не подняла головы, поглощенная своим занятием.
– Сейчас.
– Да нет, нет, делай, я просто хотел спросить: ты не считаешь, что во всей этой истории виноват я?
– Ты?
– руки ее замерли.
– Почему - ты?
– Я просто так спросил.
– Ерунда, - маленькие пальцы снова задвигались, - придумываешь себе что-то. Ты можешь идти? Ждать нам долго: по радио сказали, что расчистка завалов идет полным ходом, а это значит, что часа два мы тут еще проторчим. Они же никогда правду не говорят, боятся, что люди спросят: что же там за ракета была, от которой такие разрушения? Думаю, от городка вообще ничего не осталось - они сказали, что н е к о т о р ы е здания восстановлению не подлежат... Всегда врут.
– Иногда это необходимо, - я решился и осторожно погладил ее склоненную макушку, - чтобы паники не было.
– Ты очень устал, - заметила она, - у тебя руки дрожат.
Я хотел ответить, что это вовсе не от усталости, просто меня страшно волнует происходящее, но решил, что для признаний еще будет время.
Мила подняла голову, посмотрела на меня и вдруг прижалась, всхлипнув:
– Ты хороший, ты папу хотел спасти... Я свинья, что не пришла сразу. Но я не знала, где ты. Облазила тут все, но это же не подвал,
– она помогла мне удержать равновесие.
– Прости, я не подумала...
Мне захотелось засмеяться, крикнуть что-то на весь этот пустой коридор, стукнуть кулаком по стене, но я ничего не сделал, лишь нечеловеческим усилием воли заставил себя успокоиться и сказал:
– А теперь - пойдем. Мне нужен один человек - буквально на пару слов. А потом мы свободны, будем делать, что хотим.
Она начала было что-то говорить, но я погрозил ей пальцем и поманил за собой туда, где все гудел генератор - и человеческие голоса.
Там прибыл поезд - а я и не подозревал, что столько времени прошло - и возле поезда, прямо на платформе, шла драка. Я успел лишь оттащить Милу в сторону, как мимо нас с явно различимым свистом пролетела бутылка и взорвалась, разбившись о стену возле двери. Запахло дешевым красным вином, растеклась, как кровь, лужа, и несколько капель осели на наших лицах.
– О, Господи...
– пробормотала Мила.
Дрались чужие - и наши, которых не сажали в поезд. Я увидел Хилю, красную, растрепанную, она лезла через головы в раскрытые двери вагона, а чьи-то руки изнутри толкали ее в лицо, в грудь, колотили по голове, хватали за волосы. Она не чувствовала ударов, снова и снова пытаясь протиснуться вперед, и тогда ее начали отталкивать уже свои, такие же пассажиры с перекошенными страдальческой злобой лицами. Она с силой, крепко сжатым кулаком врезала по носу какому-то пожилому мужчине в хорошем пальто на меху, тот взвыл и подался назад, наступая на чужие ноги и тесня толпу. Его отшвырнули, повалили на пол, перешагнули, как мешок с тряпьем, и вновь кинулись в атаку. Женщина лет сорока отчаянно дралась зонтиком, размахивая им направо и налево до тех пор, пока этот зонтик не вырвали у нее из рук, а после этого пустила в ход ногти. Молодой парень с интеллигентной бородкой подпрыгивал, стараясь заскочить на головы и плечи и доползти по ним до вагонной двери, но кто-то ударил его в живот, и он скатился, охая, вниз.
Всюду, под ногами, на скамейках, на рельсах валялся рассыпанный багаж, какая-то одежда, книги, толстые пачки денег, золотые украшения, но даже за драгоценностями никто не нагибался - всех интересовали только двери, которые они штурмовали с одержимостью погибающих в катастрофе.
Из вагона ударила шипучая белая струя: чужаки, видно, не придумали ничего лучше, чем взять огнетушитель. Но это почти не помогло. Люди, которые в обычной ситуации кинулись бы врассыпную, боясь потерять зрение от ядовитой химической пены, сейчас просто вытирали лица рукавами, отплевывались и бросались на новый приступ.
– Вытащите машиниста!
– истерически крикнул кто-то.
– Сами поведем, разберемся!
В кабину начали барабанить, треснуло стекло. Кто-то повис на зеркале заднего обзора, болтая в воздухе ногами, потянулся к окну, грохнул кулаком - стекло посыпалось на платформу, на рельсы, на головы. Из кабины высунулась крепкая рука с зажатой в кулаке отверткой, молниеносное движение - и нападавший рухнул, вопя. Я усмехнулся - теперь тут, кажется, было уже двое одноглазых.
– Забавно смотреть на человеческое скотство?
– спокойно и даже с философской ноткой произнес голос сзади. Мы одновременно обернулись - там стоял Генрих.