Белые Мыши на Белом Снегу

Постникова Екатерина

Я вспомнил: Хенкель - это персонаж популярного фильма, который несколько месяцев шел в клубах и даже упоминался в газете "Кинообозрение". Я на эту картину так и не собрался, хотя родители хвалили и подробно пересказывали мне сюжет: вражеский диверсант внедряется на наш химический завод с целью устроить взрыв в День Мира и уничтожить половину города, наш человек (конечно же, дознаватель - а о ком еще могут показывать фильмы в клубе Управления Дознания?) путем сложных умозаключений разоблачает его преступный замысел, но решает ему подыграть,

чтобы выяснить имена сообщников. События приводят к решающей схватке, в результате которой взрыв в последний момент оказывается предотвращен, и наш славный герой скромно удаляется к повседневным делам. Ничего особенного, что-то подобное я уже или видел, или читал.

Человек, на которого показывала Хиля, действительно напоминал вражеского диверсанта, каким рисует его наше кино: лицо с налетом аристократизма, шляпа, темные очки, тонкие усики, сигарета в янтарном мундштуке. Я улыбнулся:

– Может, это актер.

– Ну да, - хмыкнула Хиля, - актер! Это инспектор, ежику же ясно. Но до чего на Хенкеля похож - просто ужас! Брат родной! Сюда, кстати, идет. Интересно, этот-то что проверяет? С такой внешностью он мог бы автографы раздавать на улице...

"Диверсант" в это время остановился у нашего вагона, докурил, бросил окурок в чугунную урну, аккуратно убрал мундштук в нагрудный карман и вошел в тамбур.

– Давай его разоблачим?
– Хиля слегка ткнула меня в бок и засмеялась.

Вагон уже на треть заполнился людьми, стало шумно от сдержанных разговоров, шелеста газет, звука открываемых окон, и на все это накладывался ровный вокзальный гул, тревожный и успокоительный одновременно. Рядом в нами уселся толстый одышливый мужчина в светлом летнем костюме и сразу принялся обмахиваться "Новостями" и вытирать платком вспотевший загривок. С его мясистого красного лица не сходило выражение тихой радости и облегчения: судя по всему, он опаздывал на эту электричку, но все-таки успел.

Подали сигнал к отправлению, двери с шипением закрылись, и поезд поехал. В этот-то момент меня и тронули сзади за плечо.

Я не считаю себя таким уж нервным, но внезапных прикосновений не люблю. Особенно в транспорте или на улице. Даже мама рискует нарваться на мой вопль, если хотя бы не кашлянет прежде, чем дотронуться до меня. Лишь Хиле я всегда это позволял - с детства.

Может быть, я вскрикнул от неожиданности, не помню. Во всяком случае, моя жена оторвалась от окна, а толстяк перестал обмахиваться газетой.

– Извините, - сказал голос, и, обернувшись, я увидел смутно знакомое лицо, русые, зализанные за уши волосы, темные брови, бесцветные глаза за стеклами тяжелых очков.
– Извините, если я ошибаюсь, но ведь вы - Эрик и Эльза, мои соседи?..

Мы с Хилей переглянулись и снова уставились на незнакомца. Он стоял позади меня, перегнувшись через спинку сиденья, и улыбался, показывая чистые, белые, как у собаки, зубы. Я не мог вспомнить, где его видел, и не понимал, с какой радости этот странный юноша оказался

моим соседом.

– Да я Зиманский!
– с готовностью помог он.
– Теперь припоминаете?.. Из пятой квартиры.

– А-а!
– я вспомнил крохотное облачко, омрачившее день моей свадьбы, но - вежливость и еще раз вежливость!
– улыбнулся и кивнул.
– Конечно. Здравствуйте.

Хиля не поздоровалась. Свежая, нарядная, состоящая вся из румянца и света, она вдруг помрачнела, и ясный ее взгляд сделался тяжелым. Сидя вполоборота к Зиманскому, она молча и сосредоточенно принялась рассматривать свои отполированные розовые ногти, и я понял, что положение нужно спасать.

– Смотри, Хиля, вон та фабрика, где в прошлый раз два человека ремонтировали трубу, - я показал на проплывающие за окном строения и хотел было отвернуться от Зиманского, но тот вдруг бодро перебежал на нашу сторону и уселся рядом со мной, так что теперь мы оба сидели напротив Хили. Костюм на нем в этот раз был получше, шерстяной, темно-серый, с галстуком в тон, но что-то во внешности все равно выдавало бывшего рабочего, может быть, крепкая мускулистая шея с обрезанным по краю воротника загаром.

– Да-да, - весело сказал он, - мне тоже нравится эта дорога. Вроде бы - все создано руками человека, а как на самом деле красиво!

Хиля фыркнула и демонстративно уставилась в окно.

– Я что-то не так сказал?
– удивился Зиманский.
– Или ваша дама просто в плохом настроении?

Мне не понравилось слово "дама", хотя, если разобраться, это ведь не оскорбление, а скорее комплимент. Но все равно - не понравилось.

– Извините, товарищ Зиманский, Эльза - моя жена, - инстинктивно я чуть придвинулся к Хиле, так, что мы столкнулись коленками, готовый в любую минуту взять ее за руку и перейти с ней на другое место.

– Ну да, конечно, - молодой человек пожал плечами.
– Я знаю, я же видел, как вы ехали регистрироваться. Но стать женой - не значит перестать быть дамой, верно? А кстати, вы едете не в поселок Ваксино? Там целлюлозный комбинат.

– Вовсе нет, - я улыбнулся, надеясь, что разговор окончен.

Нельзя сказать, что Зиманский сразу показался мне неприятным. Было в нем что-то располагающее, и при других обстоятельствах мы могли бы немножко поболтать о жизни, просто так, по-соседски. Но он явно не понравился Хиле, а раз так - не может быть между нами никаких разговоров.

Родители вырастили меня в абсолютной любви к Закону и Морали, а кроме того, научили уважать Семью, и я представить себе не мог, как это - не посчитаться со своей женой и сделать что-то, что испортит ей настроение. Речь ведь идет не о блажи, тут другое - таинственная область человеческих симпатий и антипатий, где властвуют особые законы и где не может быть ничего черно-белого, ты в любом случае выбираешь между семьей и еще какими-то отношениями (даже дружбой, если на то пошло). И выбираешь - всерьез.