Белые Мыши на Белом Снегу
Шрифт:
– А как это - уровень интеллекта?
– без всякого интереса, просто чтобы поддержать разговор, спросил я, но тут лифт мягко остановился, и двери поехали в стороны.
Коридор. Почти такой же, как наверху, только более узкий, выкрашенный синей масляной краской. Длинные плафоны в решетчатых гнездах, металлические крашеные двери с глазками, бетонный пол. Вдалеке, кажется, там, где коридор сворачивал, белела статуя с поднятой рукой. Издали она напоминала привидение.
Трубин вышел впереди меня и пошел, независимо сунув руки в карманы брюк. Он нервничал, но старался не показывать
Коридор жил. Двери заглушали, но не могли отсечь полностью чьи-то голоса, звуки механизмов, гудение, телефонные звонки. Я шел, пытаясь разгадать, что же таится в этих спрятанных от меня комнатах. Навстречу изредка попадались люди: рослые охранники в рыжих спецовках, стройные девушки, затянутые в белые медицинские халаты, седоватые, профессорского вида мужчины с охапками бумаг, стертые женщины средних лет, катящие тележки с пробирками. Возле какой-то двери я с удивлением увидел знакомое лицо - это была девушка с фотографии. Деловитая, она выскочила в коридор, понеслась было куда-то, прижимая к груди объемистую папку, но тут Трубин весело поймал ее в объятия:
– А где маленькая?
– О, папа, она с няней, ты же знаешь - взрыв и все такое, вызвали меня, говорят, завтра отдохнешь!
– говорила она быстро, словно боялась забыть, что сказать.
– Ты, папа, хоть бы им объяснил, что няня моя тоже человек, и ей собственных детей хоть иногда видеть надо!..
– Тпру!
– он ласково ткнул ее ладонью в лоб.
– Разогналась! Познакомься, это Эрик - я тебе потом расскажу, какие у нас тут дела.
– Добрый день, - поклонился я.
– То есть, ночь.
– Эрик, - повторила девушка, протягивая маленькую руку с ненакрашенными ногтями.
– А я - Мила, очень приятно, здрасьте, только мне пора, всех собирают, будут новые правила объяснять!
– Погоди, - терпеливо удержал ее отец.
– Нам нужен счетчик Гейгера, ключей от дозиметрической у тебя нет?
– Нет, они на щите, папа, я убегаю, завтра приходите вместе на чай, я покажу рисунки маленькой, а сейчас извините!
– она мягко вывернулась и удрала, глухо стуча по полу простыми мужскими ботинками на резиновом ходу.
– Вот так!
– глядя ей вслед, Трубин улыбался.
– Сейчас-то она ничего, а в детстве так частила - с первого раза и не поймешь. Жена это называла: птичий язык. Чирик-чирик, я побежала!.. Как вам моя дочь?
Мне его дочь понравилась, и я кивнул.
– Вот-вот, - согласился Трубин.
– Многим нравится, но долго ее не выдержишь, она же егоза. Потому одна. Пока - одна. Муж-то выдерживал, а сам был спокойный, как слон, все от него отскакивало.
Мы дошли до статуи, и я увидел, что изображает она кого-то из трех Основоположников, вот только не понял, кого. В школе это объясняли, показывали фотографии, даже крутили учебные фильмы, но я тогда как раз валялся с очередным легочным гриппом.
Возле белой, устремленной вверх фигуры сидел за простым деревянным столиком один из многочисленных охранников и внимательно изучал какой-то циркуляр.
– Ключи от дозиметрической, - сказал ему Трубин.
Охранник оглянулся на застекленный
– Они на руках. Получил...
– его палец заскользил по строчкам лежащего на столе толстого журнала, - ... получил специалист-два Лемеш.
– Ммм, - досадливо промычал Трубин, поворачиваясь ко мне.
– Не люблю этого человека, хам и свинья. Пошли. Провериться-то все равно надо.
Дозиметрическая была открыта, причем настежь, и несколько человек, сидя на полу вокруг большого фанерного ящика, разбирали новенькие противогазы. Лемеша я узнал сразу, хотя никто мне его не представлял - просто определение "хам и свинья" подходило только к одному из присутствующих, рослому блондину с круглой физиономией и такими же круглыми, совсем бессмысленными голубыми глазами. Он стоял над кучкой копошащихся коллег и звучно вещал, размахивая зажженной сигаретой:
– ...не бывает некстати, все это чепуха, бред собачий! Мы каждую неделю репетируем как раз для того, чтобы в один прекрасный день вскочить по тревоге, натянуть эти рыла на свои морды и рвануть впереди своего визга спасать наш славный город! И наплевать, что нам это на хрен не надо и неинтересно!
– Лемеш!
– устало сказал Трубин, останавливаясь в дверях.
– Тебя слышно за километр, так ты басишь. Что опять не нравится? Ночная смена?
– Й-ося!
– среагировал блондин, делая выпад сигаретой, как шпагой.
– И тебя припахали! А это у нас кто?
– сигарета указала на меня.
– Испытуемый? Аморалка?..
– Лемеш хохотнул.
– Хотя нет, я такие вещи чую. А что? Кто ему глаз высадил, не ты?..
– Лемеш!
– Трубин вздохнул.
– Простите его, Эрик, товарищ просто не в курсе... Слушай, спец-два, у тебя счетчик свободен? Включи-ка, дозу надо измерить.
Здоровяк удивленно покрутил тыквообразной головой и высосал свою сигарету одним долгим вдохом:
– Ну, пошли. А кто из вас засветился? И где, черт бы тебя драл? Неужели в кафе?
– Будем надеяться, никто.
– сказал Трубин.
– Но, если все-таки что-то есть, огромная просьба - не злорадствовать. Язык урежу.
Счетчик Гейгера лежал в углу, накрытый чистым куском брезента. Я уже видел эти устройства раньше, на севере, где с ними ходили по улицам угрюмые техники-дозиметристы в клеенчатых плащах и огромных резиновых сапожищах. Я смотрел, как Лемеш включает прибор, крутит какие-то регуляторы, заглядывает в окошечко, где сразу высветились красные цифры "0012", дует зачем-то в раструб датчика. Ладони у меня вспотели от страха, и я зашарил по карманам в поисках платка.
– Нервничаете?
– Трубин слегка подтолкнул меня локтем.
– Хотите, вас первого проверим? Я-то подожду.
– Ну, иди сюда, везунчик, - Лемеш вперился в меня взглядом людоеда и широко улыбнулся, показав зубы сразу трех видов: родные желтые, неродные белые и совсем уж неродные металлические, ярко блестящие в электрическом свете.
Я приблизился к нему и крепко зажмурился, стараясь не представлять себе, сколько там выскочит в окошечке, как только датчик приблизится к моей одежде.