Белые волки. Часть 2. Эльза
Шрифт:
— Думаешь, мне лучше уехать в Нардинию? — ее задумчивый голос заставил Димитрия очнуться.
Некоторое время он колебался между истовым желанием солгать и пониманием, что надо сказать правду.
— Да, — правда все-таки победила. Лиловые пятна на ее теле становились ожогами, разъедающими что-то у него внутри.
Петра снова прополоскала ткань и перешла на его шею и плечи. Ему следовало бы отбросить ее руки. Это он должен был вытирать ее. Но он сидел и пялился на ее грудь, мысленно уговаривая себя, что без него ей будет лучше.
— А ты хочешь, чтобы я уехала? — она оставила свое занятие и заглянула ему в глаза.
— Да, — его собственный голос казался ему скрипом наждака.
— Ты ведь сейчас врешь, Дим?
Он закрыл глаза.
— Да…
Может быть, любовь — не то, для чего он создан, и Петре будет лучше без него, но, проклятый темный бог, как же ему теперь без нее жить? Без их утренних пробуждений, голых ужинов и даже жутких мохнатых домашних тапок? Он — эгоистичное больное чудовище, но ради нее он старался стать человеком.
— Я знаю, когда ты врешь, — пальцы девочки-скалы, мокрые и прохладные, осторожно потрогали его стиснутые губы, — было трудно, но я научилась различать. И еще я знаю, когда у тебя болит голова, даже если ты пытаешься скрывать это от меня. Тебе надо показаться врачу, Дим.
— Врач тут не поможет.
— Тогда кто? Нужно искать того, кто поможет. В Нардинии есть заклинатели, которые заговаривают боль и лечат разные тяжелые болезни…
— Ты не понимаешь, сладенькая, это не болезнь, — он наклонился и опустился лицом во впадину между ее нежным животом и поджатыми коленями. Так было хорошо и так хотелось лежать вечно. — То, что ты видела сегодня, — это ломки. Меня ломает, если я долго не принимаю наркотик, на котором сижу. Я наркоман, я говорил это, а ты не слушала.
— Я слушала, глупый, — Петра была тихой и грустной, и ее пальцы, поглаживающие его затылок, тоже были тихими и грустными. — Я просто пыталась тебе помочь…
— Тогда не оставляй меня, сладенькая, — он повернул голову и прижался к ее животу губами, стиснул руками ее бедра, хватаясь подобно утопающему за свою соломинку. Он и был утопающим. Всю жизнь тонул в своей злобе и тьме. — Не уходи. Пожалуйста. Обещаю, что такого больше не повторится. Клянусь, чем хочешь. Светлым богом. Темным богом.
— Неизвестным богом из древнего темпла?
— И им тоже.
— Ты же не веришь в богов.
— Может быть, они в меня все еще верят, — его губы раздвинулись в мрачном оскале, хоть она и не могла этого видеть. — Темный — уж точно.
— Мне было страшно, Дим. Впервые за все время, что мы вместе, мне стало страшно…
— Я знаю, знаю. Я все исправлю. Останешься?
Он говорил это и целовал ее живот, синяки на бедрах, грудь, плечи, торопливо, неистово, постоянно одергивая себя и снова срываясь, а когда добрался до губ Петры, она выдохнула и обвила руками его шею.
— Я не брошу тебя, Дим. Давай все забудем и начнем с чистого листа. Океан смывает следы на песке.
Забудем. Димитрий едва не расхохотался, хрипло и злорадно, как голос в его голове. Он был бы счастлив, если б умел забывать, но вместо этого помнил все, что делал. Из тех моментов, конечно, когда оставался в сознании. Но если его девочка-скала хочет забыть, он поможет ей в этом.
— Клянешься? — он тронул ее рот губами, отпрянул, будто обжегся, и снова тронул.
— Клянусь, — кивнула она.
— Светлым богом? И темным?
— И неизвестным. И единым. И богиней океана. И еще кучей богов, в которых ты все равно не веришь, Дим.
— Почему?
Наверно, это был самый глупый вопрос из всех, но Петра не стала смеяться. Она вообще не улыбалась.
— Потому что тебе нужно видеть свой берег. Без берега тебя унесет бурей в океан.
— Унесет, сладенькая, — вздохнул он, целуя, обжигаясь внутри, целуя. — Уже едва не унесло. А сейчас дай мне тебя полечить.
Он уложил ее на траву и вытер кровь с груди, взял за колени, осторожно раздвинул ноги, Петра снова побледнела, но сдвигать обратно их не стала. Она пыталась доверять ему, его девочка-скала, несмотря ни на что. Только вот заслужил ли он это доверие?
Димитрий прополоскал ее рубашку и невыжатой приложил к тому месту, в которое недавно так жестко врывался, заставив Петру невольно вздрогнуть от холода. Свободной рукой погладил ее по бедру.
— Тебе было очень больно?
— Не очень. Скорее, неприятно. Я привыкла, что ты ласкаешь меня перед тем, как… — она покусала губы и посопела: это был лучший звук в его жизни. — Зато тебе было очень хорошо, да, Дим?
— Нет, — он сказал это безупречно ровным голосом и безупречно твердой рукой провел вниз и вверх, вытирая ее. — Полежи так. Я схожу, найду кар и принесу из багажника твои сменные вещи.
— Опять ты врешь, — Петра вздохнула, и в ее вздохе снова слышался упрек. — Я знаю, когда ты испытываешь удовольствие. Такого сильного ты раньше со мной не испытывал.
Он вспомнил накативший оргазм, и его член болезненно дернулся. Она тоже заметила это.
— Ты снова хочешь того же?
Он мотнул головой, слегка поморщился, поджал губы.
— А чего тогда хочешь?
Перед глазами поплыли непрошеные картинки: вот же она, перед ним, на спине, с раздвинутыми ногами. Все, как ему нравится. Толкнуться бы в нее снова, зная, что там, внизу, ей еще немного больно после него, насладиться тем, как сопротивляется ее тело, как оно пытается избежать новой боли, но неизбежно ее испытывает. Закрыть ей рот ладонью, чтобы не кричала, все равно она его понимает и потерпит, совсем немного…
Он отвернулся, опасаясь, что Петра сейчас прочтет все на его лице. Она не глупа, а он слишком поглощен темным богом, чтобы измениться. Но он дал обещание. И он сдержит слово во чтобы то ни стало. Его девочка-скала никогда больше не заплачет из-за него.