Белый барнаульский блюз. Петров и Сидоров идут к Иванову
Шрифт:
Нашли Андрюшу выпавшим из окна восьмого этажа неизвестной квартиры. Чья квартира, как он туда попал, осталось тайной. Вот такой шаг в вечность.
Абабков Петрову пришелся к слову как пример творческой ранимости. А может, и не к слову, все это подсознание. Потому что этот пистолет ему подогнал Абабков. Андрюха в последнее время проникся оружием, видимо, придавили обстоятельства.
Иванов не такой. Зачем ему пистолет? Может, пишет картину и нужен в натуре, он же художник.
Петров любил пейзажи, простые стройные леса, тихие речки, русскую прелесть, которую начинаешь любить
Сальвадора Дали не подаришь бывшему министру сельского хозяйства Назарчуку. С Григоричем у Петрова были дела через его помощника Русю. Тот ворочал делами бывшего министра дай Бог с какой скоростью.
– Жизнь крутит бывшими. – Петрову бы играть в вестернах, иногда из него сыпались фразы в стиле киноковбоев.
В партию он не вступил, но с местными депутатами знался. Из последнего набора знал половину, на остальных легко мог собрать бумаги. Только кому нужны депутаты, кто такой малыш Молотов. А младший Степур – это сила, а Боцман – восьмой созыв при делах, с таким приятно вести дело. Но закрыли Боцмана. Какие дела у зоопарка в думе, льву мяса не докладывают? Зачем директор зооуголка протирать там рукава модного пиджака?
Политику Петров не любил, но знал много. Так сложилось, что дела завязывались на депутатов, приходилось вникать, тем более, у некоторых депутатов ноги росли из комсомола. Бывших комсомольцев не бывает – это вам любой чекист скажет. Поэтому друзей у Петрова не было, были деловые контакты.
Была одна компания, которую он уважал. Еще в институте они начали играть в покер. Парни были историками. Вот уже тридцать лет они по пятницам играли в карты и пили пиво. Пиво брал Гросс. Последние тридцать лет у него все шло неплохо, дело развивалось. С Москвой он договорился, а на местном рынке у него не было конкурентов. Собирались у него в офисе, все знали, кто на что способен и сколько выпьет. Играли без денег. Это и спасало компанию.
Последние годы стали собираться редко, хорошо если раз в месяц, а то и реже, старели, и дела не давали.
Гросс вдруг занялся сыроварением. Всем известно, что их край не только житница, но и сырница. Сыра делают много, но он магазинный. А у Гросса сыр отменный – козий и овечий – таким сыром не стыдно угостить заезжих гурманов. Но, занявшись сыром, он не углядел за делами, и все накрылось. Правильно говорят: не было проблем – купи козу.
В карты Петров играл без азарта, приходил послушать людей, отвлечься от дел, не корову же проигрывал.
Собирались только свои, несколько предпринимателей средней руки, преподаватель из юридического института на полковничьей должности, а однажды пришел Клим. Этого Петров не ожидал, оказалось, что Клим и Гросс – старинные товарищи. Даже в горы, по молодости, вместе ходили.
Клим бывал нечасто, но пил наравне со всеми, быстро косел и много курил. Все знали, что он живет рядом, поэтому не переживали.
Офис Гросса был между управлением полиции и мастерской Иванова. Тут же недалеко жил Сидоров. Тихое место.
Раньше Петров тоже любил ходить в горы. Барнаул хоть и Алтай, но до гор четыре часа. Последние годы каждый уважающий себя деловой
Сначала ездили почти на все лето. Потом Нине надоело сидеть там одной, потому что Петров был занят делами в городе и приезжал только на выходные.
Когда дочь выросла, Нина сказала, что ей одной страшно, хотя по соседству был дом Вити и Гросса. Потом дочь стала ездить туда с друзьями и шалить.
В Аскате было много странной молодежи. Там обосновались художники и понаехали буддисты из разных городов страны. Всем казалось, что они безобидные, но только местные этого не знали – для них они были сектантами и наркоманами, потому что водку не пьют. Петров не хотел, чтобы дочь стала буддисткой, а еще не дай Бог станет лесбиянкой.
Иногда, сидя на берегу Катуни, Петров думал, что у него все хорошо. Он смотрел на луну, и говорил себе: «Хорошо. Как же хорошо», – тянул носом свежий воздух, который пах навозом, костром из соседского огорода, шашлыком и остывающим асфальтом. Пихты, сосны и мохнатые кедры сдабривали воздух «елочкой». Катунь громыхала и шевелила камни. Было плохо слышно как в «Шайбе» – на соседней турбазе – поет Серега Лазорин «Вверх по реке в Онгудай».
«Хорошо», – это были редкие моменты, когда Петров забывал про дела и был счастлив. После пятидесяти он стал часто думать о счастье.
«Жив остался – счастье? Жена красавица и мозг не пилит – счастье? Дочь не проститутка, хотя еще вся жизнь впереди – и то счастье, и другое счастье. Что сам здоров, тоже счастье. А все остальное – дела. Вот такая херня». Хорошо, что он не говорил об этом вслух.
С людьми он говорил только про дела, а счастье – штука личная и не дело это вовсе.
Один раз с похмелья его накрыло, и он испугался, что умрет молодым. Прикинул, что ему уже пятьдесят, а у него ничего серьезно не болит. Ноги, руки не болели, очки выписали с плюсом, это нормально, возраст. Разве это не счастливая жизнь?
Может, по мелочи и были неприятности да кое-какие страхи, но теперь, с высоты прожитых лет, он понимал, что все это ерунда. Был аппендицит у жены, была единственная авария, когда его сзади долбанул мудак на жигулях. Дочь не пристегнулась и разбила нос, а жена орала на него как резаная.
«Убью, посажу», – нос оказался не сломан, девочка не стала уродиной, чего боялась жена, да и когда это было. Счастливая жизнь.
Поэтому, когда Петров нес Иванову пистолет, то думал, что Вася будет его рисовать.
Петров иногда заблуждался и не замечал этого, например, он думал, что приятель жены Николс просто астролог.
В середине девяностых астрологи стали очень популярными и Николс начал писать прогнозы в главную местную газету. Так у него сложилась клиентура из девушек разного поведения. В очередь к нему вставали почтенные дамы и жены чиновников. Молодые независимые красавицы спрашивали его про личное счастье, а соседка, содержавшая проституток, просила узнать, что говорят звезды и не пора ли менять крышу.