Белый Бурхан
Шрифт:
или скелет!
Доктор встал, сердито сдвинув кресло. Тяжело и мрачно прошелся от окна до двери и обратно. Остановился у литографических картин, которые только что разглядывал столь подозрительно иерей. Поднял глаза на отца Лаврентия, но тотчас скользнул взглядом мимо. По его губам
скользнула усмешка:
– И еще. Я вышел из того возраста, святой отец, когда барчуки нуждаются в услугах дядьки-гувернера... Что же, и вы намерены грозить мне розгами или хватит угла?
Иерей вынужденно рассмеялся:
– Помилуйте! Затменье нашло. Привычка поучать
паству.
– Надеюсь,
– Увы! Приписаны к моему приходу.
Доктор шагнул к креслу и будто споткнулся.
– Так-с!.. И когда же мне с женой, святой отец, прибыть к вам на исповедь? Очередь к вам, надеюсь, не столь велика, как к Иоанну Кронштадскому2?.. Извините, мне
надо работать.
Он сел, потянулся рукой за пером, но передумал: "Надо, все-таки, как-то поладить с ним... Чертов кутейник!.. Уж не его ли трудами тормозятся все мои бумаги?"
– Вот, святой отец, - взмахнул Федор Васильевич только что исписанным листом, - вынужден обратиться к чувствам и разуму деловых людей уезда, губернии. Может, удастся собрать какую-то сумму по подписке на первую больницу... На епархию и духовную миссию у меня уже нет никаких надежд! Н-да...
Иерей нахмурился, заговорил медленно и глухо:
– Не думаю, что ваша затея придется по душе начальнику Алтайской духовной миссии, равно как и владыке... Вам надлежало бы посоветоваться со мной прежде, чем решиться на подобную демонстрацию нетерпимости и скороспешности...
– Что делать, святой отец?
– рассмеялся доктор.
– Улита едет, когда-то будет?
Отец Лаврентий возвращался от доктора в полном расстройстве чувств, обозленный на его упрямство и какую-то стоическую твердость духа, проявляющихся так некстати и в такой иронической манере, что и терпения никакого не сыскать, как не уверяй самого себя в правоте и незыблемости...
А ведь короткая связь с доктором налаживалась без каких-либо предвзятостей, и священник ждал ее скорых плодов, представляя все в этаком идеально-патриархальном единении, описание которого редко в какой книге по истории церкви и ее духовных вождей не встретишь: наставник и подвижник, готовые ради братской любви взойти на костер! Но Гладышев упрямо не хотел следовать указующему персту пастыря...
Вот эта самая скромная роль пастыря и не устраивала отца Лаврентия, хотя и была определена ему судьбой уже при рукоположении его в священнослужители. Он хотел бы видеть себя подвижником, чье житие после успения было бы примером для подражания и вдохновляющей легендой для тех, кто следом за ним примет на себя высочайший сан священничества. Для этого, как он полагал, у него были все данные: на амвоне красноречив, в мирской беседе находчив п остроумен, в трудах на благо церкви упорен, в борьбе с противотечениями достаточно смел и несокрушим, в переписке с мирскими друзьями и официальными представителями точен, логичен, строен в слоге. И одной только малости не доставало ему - полного и безусловного успеха в миссионерской деятельности.
Беда была в главном: семинарская схоластика никак и ничем не прикладывалась к жизни! Не было воздевшего к небу руки пастыря и смиренно внимающей коленопреклоненной толпы!
То, что было истиной в книгах, оказывалось истиной не для всех; собрать стадо христово пастырю было
а пастырские проповеди воспринимались даже верующими
с такой же откровенной скукой, как статистические отчеты земства гусаром лейб-гвардии...
Но, кроме этой схоластики, их учили в семинарии еще и маневрам, как, наверное, учат будущих офицеров в кадетском корпусе: истина - это зерно, которое надо вырастить на любой почве и при любой погоде, потому и будьте готовы и глубоко копать, и до изнеможения поливать, и хранить наливающийся соками живой колос! И тут же духовные наставники оговаривались: копать, пример подавая, а остальную работу оставляя пасомым; поливать, показуя сне на деле, а поливщиков среди стада своего ищите; оберегать же взращенное только самому пастырю подобает!
Доктор хорошо подходил для роли топтателя тропинок к заблудшим душам. Боль телесная, как и боль душевная, всегда лишает человека его животной бдительности, людских раздумий и порывов к возвышенному, настежь отворяя незримые врата страха перед неизбывностью. Велик ли труд для Федора Васильевича шепотнуть страдальцу, которого он врачует, слово-другое, могущее приблизить его к господу, за руку подвести к паперти? А уж тут бы отец Лаврентий не сплошал и сделал то, что завершает миссионерский подвиг подвел заблудшего к кресту! Двойным счетом бы шла благодать, снисходя милостынями епархии на доктора и священника - целитель ран телесных и врачеватель душевных ран сравнялись бы в святости и величии цели!
Мог бы доктор Гладышев и еще большую услугу оказать христианству и ближнему представителю оного - упредив болящего авторитетом своим, что без молитвы, обращенной к господу, лекарства бессильны есть! Что зазорного в том? Какой урон научному врачеванию? И не прямым словом, а - подсказкою: уповай, мол, на господа? Не возжелал, не захотел, даже оскорбился, в гордыню
впав:
– Я - доктор медицины, а не доктор теологии! Что же мне, святой отец, вместо больничного халата рясу надеть, а вместо ланцета крест взять в руки? Увольте! У вас свои методы, у меня - свои! И одно с другим не перемешивается.
Захлебнувшись на первой атаке, иерей пошел обходным маневром: посещая болящего сразу же, как только от него уходил или уезжал доктор. Но это было утомительно - на скалу неверия карабкаться приходилось все-таки самому! Но и это не понравилось доктору - он стал таить от священника имена своих больных, а во время приема их на дому у себя, запретил жене и Дельмеку вообще кого-либо постороннего пускать на порог...
Тогда-то и вызрела идея заставить доктора лезть на скалу миссионерства силой, путем создания вокруг него пустоты недоверия. Слушок-шепоток, выпущенный отцом Лаврентием, был неказист: доктор Гладышев - безбожник, и лекарское искусство его не освящено наукой и церковью, а взято у колдунов и травознатиц! И доказанность оного налицо - травы доктор возами таскал из леса и готовил из них свои сатанинские зелья. Шепоток разросся в слух, но не напугал Федора Васильевича. Тем более, что и больные излечивались по-прежнему, а подосланные к нему люди, просившие приворотные и отворотные снадобья, были посрамлены и высмеяны, вернулись к священнослужителю, пославшему их, несолоно хлебавши...