Белый Бурхан
Шрифт:
– Винтяй, - зашептал побледневший телес, вырывая литовку из-под локтя Торкоша, - сейчас драться прибежит! Толстой палкой!
– Палкой? Кто он такой?
– Старший сын хозяина, - ответил казах, наклоняясь за оброненной самокруткой, - злой и жадный. Хозяин лучше: в бога верит.
Телес уже бежал с литовкой на другой край поляны, чтобы наверстать то, что упустил с гостем. Темирхан кив-нул и тоже взялся за вилы. К Торкошу подлетел верховой охлябью, замахнулся березовой палкой, брызгая слюной из широко распахнутого рта:
– Пришибу, узкоглазый!
Торкош поднял нагайку и пригрозил:
– Сдачу дам! Морда
Слова, сказанные по-русски, охладили гнев верхового:
разглядев, наконец, что перед ним чужой, Винтяй резко осадил коня.
– Кто такой?
– спросил он хмуро.
– Почему работать мешаешь?
– Это - работа?
– Ткнул Торкош в исковерканную землю.
– Дурак! Учить надо, а не палкой драться!
Винтяй витиевато выругался, ринулся через поляну к телесу, но, увидев аккуратно уложенные валки сена, в недоумении остановился. Так алтайцы косить не умели, так мог косить только русский! Он что-то спросил у телеса, тот ответил и ткнул подбородком в сторону невозмутимо пускающего дым Торкоша. Винтяй развернулся и, спешившись, подошел,
– Ловок ты, бес! Люблю таких. Поехали?
– Куда ехать?
– удивился Торкош.
– Зачем? Я тут останусь!
– К отцу моему поехали! Чин тебе даст.
Игнат Лапердин любил одеваться по-купечески, хотя и не состоял в гильдии. Вот и сейчас: лиловый бархатный жилет, золотая цепь часов через тощее брюхо, плисовые штаны, заправленные в высокие самоварно сверкающие сапоги. Дополняли картину окладистая с рыжинкой борода, нос картошкой и волосы, расчесанные на косой пробор и смазанные деревянным маслом. К тому же, у Игната был ласковый убаюкивающий голос и неистребимый волжанский говорок, с круглыми, как монеты, словами.
По-алтайски Игнат говорил плохо, хотя понять его можно было. Но пользовался чужим языком редко, справедливо считая, что кому надо будет его понять, тот поймет, если даже он и заговорит по-турецки...
Выслушав доклад сына, Игнат вялым движением руки отпустил Винтяя и положил ту же руку на плечо Торкоша
– Если ругаешься и говоришь по-нашему, значит, жил
с русскими?
– Жил. Долго. Сам хозяин был!
– Ежли так чисто говоришь по-нашему, почему не стал с моим сыном обо всем на месте говорить?
– А кто он мне?
– пожал Торкош плечами.
– Никто. Ты - хозяин! С тобой говорить буду! Долго.
– Гордый ты, - вздохнул Игнат и убрал руку с плеча Торкоша, - а я хотел тебя к нему в помощники определить...
– Поругаемся. Худой он человек. Нехороший. Игнат вздохнул, отвел глаза к окну, замурлыкал, как кот:
– Водится это за им. Есть грех!.. Да токмо сам посуди - хозяйство большое, за всем сам не углядишь, а людишки - лодыри и воры! Но я ему скажу, чтобы он тебя не трогал... Будешь стараться - далеко пойдешь! Давно ищу человека, чтобы и поговорить мог с нехристями по-ихнему, и русский говор знал... Ты мне можешь подойти! Как звать-то тебя?
– Торкош.
– Буду тебя Толькой величать. Ваши имена у меня в башке плохо держатся. Мудреные больно, часто повторять - язык сломишь!
Игнат рассмеялся и пригласил Торкоша в горницу на чай с шаньгами. За столом был весел, шутил, но не забывал и свою линию гнуть. Он, конечно, любит всяких людишек, но требует, чтобы те не обманывали его, благодетеля. Он не только всем людишкам хозяин в деревне, но и их духовный отец и заступник за них перед господом.
– Ежли сговорюсь с тобой, Толька, то - по рукам! Жить будешь вместе со всеми, хором для каждого я еще не понастроил!
– Нет, - улыбнулся Торкош, - у меня есть деньги и я хочу сам по себе жить!
– Во как!
– удивился Игнат.
– Откуда же у тебя капиталы?
– Продал скот, имущество.
– Про-одал? И на какие такие большие тыщи?
– Игнат сдержанно рассмеялся.
– Знаем мы ваши капиталы! Мятый рупь да потертая трешка! Алтын да пятак в меди!
– У меня много денег! Вот!
– Торкош выудил пачку десяток и помахал ими перед носом Игната.
– Значит, не пойдешь к Винтяю в первые помощники?
– нахмурился Лапердин.
– Зачем же тогда в мою деревню приехал?
– Так вышло, - развел Торкош руками, - дорога привела, конь привез... К тебе служить пойду. Потом. К Винтяю - нет, никогда! Дурак он, палкой дерется!
– Ладно!
– плотно положил на столешницу широкую ладонь Игнат, сжал ее в кулак.
– Сыщу тебе службу у себя! Устраивайся пока...
Все три улицы Бересты были в кабале у Лапердиных, даже их духовный супротивник - священник Капитан, присланный год назад епархией, вынужден был считаться с их тяжелой рукой. Да и как ему было не считаться? Нищенский приход не мог прокормить и пропоить попа, да и службу надо было править хотя бы и для блезира. А людишки все - в кулаке у Игната Лапердина! В его храме домовом молятся и поклоны бьют, не замечая икон старого письма, каких теперь в церквях нет: зверовые лики... Другой бы поп сконфузился, с мятой шапкой в руках пришел, чтобы миром тот узел крепкий развязать, но Капитон - нет! Еще и пригрозил, голь перекатная:
– С епархией шутки шутишь, Игнат? Дошутишься! Вылетишь отсюда в одних дырявых портах, с тузом бубновым на спине!
Зазря он так, по-самоварному! Угроза злит людей, а ласка умиротворяет... Хорош бы он был, Игнат Лапердин, если бы на всех благим матом орал! Ладно, придет время и с попом Капитоном все сладится... В семье не все ладно у Игната, в самом сердце трещинка наметилась, в середку души червяк заполз... Вот что по-настоящему страшно!
Игнат вздохнул, прошел в самую дальнюю и темную комнату большого дома, где блеклыми ликами сурово взирали со стен образа и чуть теплились золотыми огнями лампады. Сразу от порога упал на колени, пополз к иконостасу, гулко стукнулся лбом и остался в этой позе, зажмурив глаза и задержав дыхание, пока внутренний голос
не вопросил его:
– Чего тебе надобно от господа, срамная душа?
– Заступы прошу!
– От кого?
– От супостата внутреннего, мною порожденного!
– Смирись, не противься ему.
– Не могу! Душа сгорает в уголь!
– Тогда прими схиму.
На лбу Игната выступила испарина, но внутренний голос молчал. Он сказал все, что надо, и на сегодня его уста запечатаны. Где-то за ушами гулко, толчками, приливала кровь к вискам. Еще немного, и наступит забытье, похожее на обморок. Нет, ему сегодня нельзя поддаваться этому соблазну оцепенения! Сегодня истекают сроки многих платежей... Разве можно такое важное дело доверить Винтяю? Обворует, и глазом не сморгнет!..