Белый гонец

Санин Евгений Георгиевич

«Улицы здесь узкие, грязные, вонючие, помоями залитые, - жаловалась она.
– Народ груб, неучен, не чета нашему. Даже читать-писать не умеют…»

– Княже! – подскакав, окликнул Ставр Гордятич.

– Ну что еще?..
– недовольно поморщился Мономах.

– Не надо было тебе все-таки уступать киевский стол Святополку! Ну что хорошего сделал он для Руси? Бросил в темницу послов половецких, чем всю Степь на нас, не готовых к войне с ними, поднял… Тебя на помощь позвал, да только и свою, и твою дружину на Стугне-реке

бесславно положил… Как мы-то с тобой еще живы остались? Вся Русь тогда кровью умылась! А потом, как правил? А-а!.. Что толку теперь говорить… Был бы ты сейчас Великим князем, только бы и оставалось, что отдать всем князьям приказ. А так… Поезжай теперь, упрашивай, доказывай, кланяйся. Было бы хоть кому!..

– Не забывайся! О Великом князе говоришь! – строго напомнил Мономах. – К тому же о моем брате!

– Хорошо! – виновато согласился боярин. – Но мнится мне, что Великий князь не простит тебе последней обиды…

– Какой еще обиды?

– А той, что ты оставил своего сына княжить в Новагороде, когда он собрался послать туда своего… - боярин стал высказывать и другие, не менее серьезные доводы, что Святополк найдет причины для отказа, но Мономах без труда разбил их и отпустил его:

– Так-то, Ставка, или как тебя тебя величать - Ставр Гордятич. Погоди… о чем я там думал?

Он наморщил свой высокий лоб, ища потерянный с появлением Ставра конец мысли, и, наконец, нашел:

«Нет, и им есть чему у нас поучиться! И нам что у них перенять! Главное, чтобы худое, которое у них самих льется через край, на Русь не перекинулось! Тут ведь дело какое… Хорошее веками накапливается, а растерять можно за год. А плохое, наоборот, за год приобретешь, а потом потомки столетья выплевывать будут!

Мономах прикрыл глаза и вздохнул:

«Хорошо бы всему этому худому на вечные времена плотный заслон по границе Руси провести, чтобы чистый и добрый, как родниковая слеза, характер русского человека не испортить. Так, в древних книгах сказано, скифы когда-то делали. И если те свои злые обычаи столь старательно берегли, что всякому иноземцу, даже не слушая, голову сразу рубили, нам тем паче добро свое надо беречь… Конечно, не так, чтобы сразу мечом, но все же…»

– Ты что-то сказал, княже? – крикнул, проезжая мимо, Ставр.

– Да нет… Просто подумал о тех, кто после нас будет здесь ездить!

– А что им? – удивился боярин.
– Сыны твои ладно пристроены. Мои тоже бедствовать не должны!

Всем хорош Ставр Гордятич, покачал головой Мономах, смел, предан, в битве горяч, но… думает только о сегодняшнем дне. Так же, как и лучшие люди Святополка, с которыми ему придется схватиться в словесном споре. А тут речь, пожалуй, не о завтрашнем дне. И может, даже не о будущем веке! Так что пусть лучше он отмолчится на этом съезде князей.

Мономах, пальцем подозвав Ставра приблизиться, тихим, но строгим тоном приказа передал

ему эту просьбу.

Просьба князя – приказ. Боярин слегка обиженно пожал плечами и поскакал вперед.

Мономах, скрестив на груди руки, задумался. Он и Святополк - съезд князей всей Руси! Как ни странно, но это действительно так. Этот вопрос решить могут только они. Святополк – потому что обладает силой власти. А он, Мономах – властью силы. Вроде, одни слова, а переставь их, и большая получится разница!

Помнится, лет пять… нет, дай Бог памяти – восемь назад, когда на съезде было больше десяти князей, тоже поднимался серьезный вопрос. Кое-кто из князей всерьез предлагал прекратить всякий перераздел Руси. Пусть каждый навсегда остается владеть своей отчиной, твердили они, и тогда не будет ни споров, ни кровавых распрей из-за столов. Взгляды всех устремились на Мономаха. Ожидая его ответа, Святополк сидел тогда белей снега. Ведь согласись с таким предложением Мономах, у которого земель было больше всех, и от власти Великого князя не осталось бы даже названия!

Но разве можно было нарушать завещание Ярослава Мудрого, чтобы верховная власть на Руси переходила к старшему в роде?

А интересы Руси для него всегда были выше своих. И митрополит Николай поддержал. Словом, не дали тогда разодрать Русь на десяток мелких стран. И, слава Богу – что бы тогда от нее осталось? Одно лишь имя? Половцы в считанные годы растерзали бы всех поодиночке!

Половцы…

Как ни хотел не думать об этой своей вечной боли Мономах до встречи с Великим князем, но и эти мысли, и все вокруг так и напоминало них.

По обеим сторонам дороги росли могучие деревья. Помнили они, наверное, как он, совсем еще мальчишкой, вместе с отцом, матерью и насмерть перепуганной сестрой Янкой да Ставром Гордятичем, который был тогда просто Ставкой, убегал от их первого набега в Киев…

Сколько же лет ему было?

Мономах на мгновение задумался, шевеля губами - восемь!

Детская память – что быстрая река с островами да каменистыми порогами. Многое уплывает безвозвратно. Но то, что озарит ее, словно вспышкой молнии, или обо что поранишься – остается в ней навсегда!

Много радостного и приятного было для него в детстве и юности. Чтение книг на половине дома отца, который, на изумление всем, знал пять языков и много чего мог рассказать интересного… игры и пение на материнской стороне, где все было обставлено на греческий манер, потому что она была дочерью византийского императора – Константина Мономаха…

Но, к сожалению, самым ярким впечатлением детства осталось неприятное – половцы.

Ни когда его, по древнему обряду, в три года сажали на коня, ни первое занятие в школе, ни даже радостная весть о том, что в тринадцать лет он стал ростово-суздальским князем, - не могли затмить тех страшных воспоминаний.