Белый вор

Сорокин Александр Сергеевич

После шести часов изнурительной езды с кочки на горку сговорились сделать остановку. Майор не выходил. Растрясся до бессознательности, валялся на заднем сиденье полутрупом. Кощей предлагал его кинуть, Странник имел иные мысли.

Ручеёк, вливавшийся в Колыму, делал стрелку. В излучине прыгали по льду хохлатые маньчжурские журавли, прилетевшие с Югов в ожидании короткого лета. Странник уселся на измороженный пень, приткнул на колено Парикмахершу с цигаркой и молча разглядывал коричневатые пушистые гребешки и аляповатые серые с белым

перья.

Далёкое чувство счастливого удовлетворения шевельнулось глубоко. Прямо как с любимой. Так оно и было, если забыть, что Парикмахерша шлюха. Но чувство очень похожее. Когда и где он его испытывал?.. Кощей прицелился в журавлей пальцами. Если б не мусора на хвосте, уложил. Может, ещё пригодится фраер. Узколобый разрушил картину.

Странник пытался вернуть мелькнувшее чувство. Журавли прыгали, поджимали ногу, манерно расправляли крылья, перекликались гортанным зовом. Серая самка и самец, покрупнее и поживописнее, сцепились клювами, будто целуясь. Живут же птицы не по-свински, как у людей! Странник скосился на Парикмахершу. Она курила короткими затяжками, казалось, не замечая окружающей красоты.

Странник никому не мог показать охватившей его сентиментальности, засмеют. Верующий Пятидесятник и тот не оценит.

Гул вертолёта заставил журавлей встрепенуться , а людей напрячься. Срочно отогнали «лексус» под пихты.

21

АРХАИКА

К стойбищу эвенов подъехали, если доверять часам, ночью. Надоедливое солнце светило почём зря. Хорошо ещё, что стояло низко. Пурга, поднятая привычным в эту пору северо-восточным ветром, набросила на тундру лёгкий дымный покров, ограничивший огляд с вертолёта и скрывший машину. Геликоптер скрылся, но беглецы искали его звук настороженным ухом.

Не торопясь с объяснениями визита, «лексус» накрыли позаимствованным у эвенов полотнищем, припорошили снежком. То ли сани, то ли телега сверху поглядеть под тентом стоят.

Странник поставил Кощея на стрём. Фраеру не понравилось. Хотелось погреться, да вой волков, круживших близ становища в ожидании кишков забитого оленя, ещё какого подпорченного мяса, не напоминал весёлую музыку.

Странник приветливо обнялся с Поповым. Дед на здоровье не жаловался, чувствовал себя бодро. Не торопился на шкурах поваляться. Мелкими шажками мерил чум, отхлёбывал из железной кружки чай с водкой. Подфартило: за японское старьё Странник отсыпал вдоволь. Обещал, надо отдать.

Странник похвалился новым «магнумом», подаренным Койотом. Не пример японским револьверам. Услышав кличку смотрящего, Попов посерьёзнел, глаза сделались стальными. Заподозрил сразу, грабёж не закончился чисто, ждёт Странника разборка. Глупые - молодые, шелест крутых денег сводит их с ума, заставляет забыть воровскую честь, доводит до пальбы и поножовщины. Нет, чтобы по-стариковски никого не обидеть. Тогда шелест банкнот плавно перетекает

в хруст тростника на рыбалке, шелест камыша на амурском ветру, когда плывёшь на лодочке проверять вентеря…

– Что мусорка с собой притащил? – спросил про Степанова.

– Нужен мне.

Попов профессионально оглядел рану майора, недаром убивец.

– Руку ты ему жгутом перетянул. Отсохнет.

– Жить будет.

– Может, и нет. Сосуд ему в ране бы перевязать, коли сохранить хочешь.

– Перевяжешь?

– Мне - западло

Позвали Пятидесятника. Ему по-божеским делам легавское врачевание дозволено. Степанов лежал на постеленных на землю медвежьих шкурах. Его

заворочали, и он застонал.

– Потерпеть придётся, браток, - подмигнул Странник.

– Ты мне не брат, - майор хотел сплюнуть. От слабости слюна застыла на губах.

Заскорузлыми пористыми пальцами Пятидесятник влез в рану. Штопал рыбьей иглой с подвязанной хариусной жилой. От боли майор ёкнул и провалился в отключку.

– От боли могёт сдохнуть, - заключил Попов.

– Собаке, собачья смерть, - сказал, как отрезал, Странник.

Пятидесятник косился на купюры, кучкой вздувшиеся на полу. Хотел что-то сказать. Интересовало, куда Попов деньги в тундре денет? Странник обратился к нему:

– Дед, достал бы свой блатной ножичек, да орехи у меня из бедра вытащил.

Странник сел на грубо сколоченный табурет, спустил штаны. Внешняя сторона бедра была решетом продырявлена. Пятидесятник ковырнул разок, Странник сморщился. Дед отложил нож:

– Нет, не могу.

– Твоя очередь, фраер.

Кощей взял складной нож:

– Не больно?

– Ковыряй. Орехи на поверхности лежат. Снаружи нога самая нечувствительная.

Кощей ковырял. Окровавленная пуля вырисовалась из мяса, скатилась на подстилки. Странник глядел ниже, на яйца.

– Тварь заразила меня. Между ног покусы. Лобок чешется, бля… Чего делать, верующий?

– Может, ихтиолкой смазать, - посоветовал Пятидесятник.- У меня есть, применяю от всех болезней.

– Или шмальнуть суку?

– Если Парикмахерша сама не знала? – вступился Кощей. – Бритая?

– Бритая. Ох!...

Второй свинцовый орех выкатился из бедра.

– Значит не подмылась. Или мусор её заразил.

– Ты огляди его, падлу.

Степанов хрипел в беспамятстве, высоко вскинув кадык, ощерившийся отросшими волосками.

– Нужен он мне,- сплюнул Кощей.

– Западло, мандавошки родственные мусорским иметь. Оттого хочу Парикмахершу щёлкнуть, - сказал Странник.

– Брось, баба хорошая.

– Почему?

– Молчит.

– Твоя правда… Ты бы полегче, хирург, - намекнул Странник на манипуляции Кощея.

– Хорошую бабу за мандавошки не бросают. У меня лично сколько раз были. Пустяк! Побрейся, а мазью не мажься. Мандавошки любую мазь жрут. Ещё сильнее будет.

Странник осклабился: