Берта Исла
Шрифт:
Но существуют и косвенные способы выставить себя в наилучшем свете, даже если есть веские причины этого избегать. Томас держался твердо, лишнего себе не позволял, но порой ему явно хотелось порисоваться, хотя бы немного поважничать или вызвать у меня каплю сочувствия и заслужить благодарность, ведь, в конце-то концов, это он в основном приносил в дом деньги, много денег, ему платили с каждым разом все больше – это я понимала, и мы жили вполне безбедно. Возвратившись после особенно опасной и успешно проведенной операции, потребовавшей максимального умственного напряжения, он вдруг позволял себе скупые комментарии: “Ты даже представить себе не можешь, как мне на сей раз досталось”. Или: “Я измотан до последнего предела. Мне нужно проспать трое суток, чтобы выкинуть из головы то, что я видел”. Или: “Ты никогда не сможешь понять, как трудно разделаться с теми, с кем надо разделаться, даже если это жизненно важно для нас, а они того заслуживают. А они того более чем заслуживали, эти мерзавцы”. И я всегда попадала в ловушку и сыпала вопросами: “Почему тебе досталось? Что ты видел? С кем тебе пришлось разделаться?
Но Томас тотчас прятался в свою скорлупу и позволял себе разве что пространные рассуждения об особенностях их работы – и не более того, хотя жена была, пожалуй, единственным существом на земле, с которым он мог быть откровенным, если не считать коллег, но ведь они никогда не станут восхищаться им и слушать с открытым ртом. “Нет, Берта, прости мою слабость. Нет, лучше тебе ничего не знать о той моей жизни. Часто она не слишком приятна, состоит из довольно печальных эпизодов, которые скверно заканчиваются как для одних, так и для других”, – говорил он, а потом еще немного вслух размышлял на ту же тему. Короче, Томас был человеком дисциплинированным и никогда лишнего не болтал, хотя было заметно, что сдерживаться ему трудно и каждый раз надо напоминать себе о данной клятве (грустно, когда нельзя рассказать или хотя бы упомянуть об испытанном, о пережитой опасности и придуманных тобой уловках, о данных тебе поручениях и принятых по ходу дела решениях, а я догадывалась, что его работа была щедра на такие подарки). Он не мог пожаловаться на отсутствие интереса с моей стороны. Наоборот, я то и дело дергала мужа за язык, пересказывая прочитанное, например о подвигах его давних предшественников. Говорила о деятельности УПВ во время Второй мировой, о дерзких вылазках МИ-6 и УСО, САС [28] , ОВР [29] и маленького УПР. Как я уже говорила, все эти аббревиатуры стали мне привычными. (Я даже пересказывала ему вполне современные романы Флеминга и Ле Карре.) В моем интересе к прошлому не было ничего плохого, тем более к самому трагическому периоду нашей истории, и нужные сведения содержались в книгах, доступных каждому. Конечно, мое любопытство к таким вещам проснулось после очень скупых признаний Томаса: раз уж я мало что знала про его дела, то по крайней мере старалась составить о них представление, знакомясь с работой тех, кто отличился на этом же поприще за три-четыре десятилетия до нас. Вместе с тем у меня было оправдание, позволявшее притворяться, будто сфера моих новых интересов лично к Томасу не имеет прямого отношения: за долгие годы терпеливых ожиданий я сумела получить докторскую степень по специальности, выбранной на трех последних курсах университета, которая к тому же оказалась напрямую связанной с моей личной жизнью, то есть с нашими семейными обстоятельствами. Кроме того, у меня теперь было внештатное место преподавателя на отделении английской филологии Университета Комплутенсе – я стала для них палочкой-выручалочкой: могла вести занятия то по английской литературе, то по английской фонетике, то по истории Англии – в зависимости от потребностей кафедры, если надо было заменить штатных сотрудников, которые болели или просто под разными предлогами отлынивали от работы, продолжая худшие традиции франкистских времен, славившихся наплевательским отношением к профессиональным обязанностям. Мне удавалось совмещать научные занятия и преподавание с заботой о детях, как и многим женщинам моего поколения, то есть нового поколения. По правде сказать, благодаря высокому жалованью Томаса (теоретически он получал его в Форин-офисе, и выплачивалось оно в фунтах), я могла позволить себе нанимать помощниц, что было недоступно большинству наших соотечественниц. Мой английский, разумеется, стал заметно лучше, но не шел ни в какое сравнение с возможностями билингва Томаса. Мне приходилось постоянно углублять свои знания, а долгая история Англии требовала серьезной работы.
28
САС — особая воздушная служба (Special Air Service, SAS) – специальное подразделение вооруженных сил Великобритании, занимается разведкой, участвует в контртеррористических операциях и прямых вооруженных столкновениях, а также в освобождении заложников.
29
ОВР — Отдел военно-морской разведки (Naval Intelligence Division, NID).
– Почему тебя так заинтересовала именно Вторая мировая война? – спросил однажды Томас весьма недоверчиво, после того как я изрекла что-то, связанное с Вивьеном, Мингисом, Каугиллом, Кроссманом и тем же Делмером, демонстрируя, что вполне в курсе дела и даже знаю, что Мингис произносится именно так, во всяком случае тот Мингис [30] , который был начальником секретных служб. – Ты ведь должна рассказывать своим студентам не только про это, но и про Альфреда Великого, Вильгельма Завоевателя, Войну Алой и Белой розы или про Кромвеля. А за один курс на все это просто не хватит времени.
30
Стюарт Грэм Мингис, генеральный директор МИ-6 в 1939–1952 гг., часто фигурирует в российских изданиях как Мензис.
–
Я свято верила в то, что говорила, но, кроме того, пыталась подкинуть Томасу наживку и заставить его высказаться если не о конкретных вещах, то хотя бы в общем и целом. И он действительно начинал мне возражать:
– Откуда ты это берешь? Где ты это вычитала? – Мои выводы его явно раздражали. – Если уж ты так глубоко копаешь, то должна знать: УПВ было ликвидировано сразу после окончания войны. Оно выполняло свои функции ровно столько времени, сколько было нужно, и ни минутой больше. Исключительно в тот период. А тогда это был вопрос жизни и смерти. Или мы победим Германию, или покоримся ей. Вот и выбирай! Бывают обстоятельства, когда невозможно оглядываться на закон или просить разрешения на каждый следующий шаг. Если враг этих правил не соблюдает, проигрывает тот, кто начинает миндальничать, тогда он обречен. На войнах так заведено уже много веков подряд. “Военные преступления” – современное понятие, оно вызывает смех, оно звучит просто глупо, потому что война – это одни сплошные преступления на любых фронтах, с первого до последнего дня.
Одно из двух: либо не ввязываться в войну, либо быть готовым по мере необходимости совершать преступления – без которых нельзя победить, раз уж война начата.
– Что, и настоящие убийства? Sheer murder, как требовал от своих подчиненных и приверженцев Делмер?
Я при любой возможности тыкала его носом в факты, показывая свою осведомленность в делах прошлого, демонстрировала познания, почерпнутые в библиотеке на улице Альмагро, и хотя они были сумбурными, отрывочными и хлипкими, их хватало, чтобы щегольнуть набором имен и сведений: я-то действительно любила этим похвастаться. И не подозревала, насколько подкован в таких вопросах Томас, поскольку учился на специальных курсах, хотя, возможно, не проявлял особого любопытства и не располагал достаточным временем, чтобы вникать в подробности.
– Я имею в виду то, что происходило в тылу, – продолжала я, – то есть преступления против гражданского населения, призванные деморализовать его и посеять панику, чтобы никто не чувствовал себя в безопасности. А вовсе не в бою и не во время наступательных действий. Ты же не станешь отрицать, что это продолжается и сейчас.
– Конечно стану. – Но с таким пафосом произнесенное “конечно” сразу наводило на мысль, что он лжет. – Сейчас мы не ведем войну, по крайней мере открытую войну. Откуда ты все это берешь?
– Такой вывод сделать очень просто. Обычно человек редко отказывается от того, что хоть раз попробовал, и проба получилась безнаказанной или успешной. То, что сделано однажды, потом повторяется сколько угодно раз, как в индивидуальном порядке, так и в более широком. Все, что изобретено, будет рано или поздно применено на практике хотя бы только потому, что это исполнимо и уже придумано. То, что можно сделать, делается. Науке не важно, как материализуются ее открытия и достижения, мало того, она желает и с нетерпением ждет этого. Все идет в копилку, ничего не пропадает даром.
Сколько бы ни ужасались, сколько бы ни возмущались фашистами, их уроки отлично усвоены и взяты на вооружение – в том числе их врагами, как и уроки Советского Союза. А разве можно не сохранить и не воспользоваться тем, что помогло одолеть фашизм, не больше и не меньше? Если не в том же масштабе, как тогда, то по крайней мере от случая к случаю, когда надо решительным образом убрать кого-то или предотвратить серьезную угрозу. Ничто и никогда не забывается целиком и полностью, все уходит в резерв. Что-то опробовали и отвергли из-за чрезмерности, преступности или беззаконности, но в действительности это что-то просто ждет своего часа в латентном или спящем состоянии, называй как хочешь, и требовательно напоминает о себе, хочет быть разбуженным, как только наступят менее щепетильные и более подлые времена, которые в конце концов всегда возвращаются. Всякий раз в нужный миг это что-то вспоминают и пускают в дело, тут у меня нет сомнений. Ты сам мне говорил: того, что ты делал вместе с твоими товарищами, просто не было. Человеку вроде меня ясно одно: это отрицается и хранится в тайне, как, собственно, и предписывала доктрина УПВ.
Томасу не понравилось, что я упомянула еще и его товарищей, он скривился. Как и сравнение с Управлением политической войны Делмера и Кроссмана. Муж занервничал и вроде бы даже собрался стукнуть кулаком по журнальному столику – мы сидели в гостиной на диване, на том самом месте, которое занимали Кинделаны в упомянутый уже не раз день, которого мне никогда не забыть. Но он сдержался и руку опустил. Обстановка все больше накалялась, ему хотелось остановить меня.
– Хватит, довольно. – Это прозвучало как приказ, и такой тон был несвойствен Томасу, он вообще очень редко повышал голос. – Я уже сказал тебе, что сегодня ничего подобного не происходит. С этим было покончено еще в сорок пятом году. Кажется, ты взялась объяснять мне, чем мы занимаемся у себя на службе? Только этого недоставало. Да что ты вообще о таких вещах знаешь? Вот я – да, знаю. Знаю лучше тебя, понятно? – Он говорил зло и пренебрежительно, что тоже выглядело необычно и должно было послужить мне предупреждением.