Берта Исла

Мариас Хавьер

Тупра в упор посмотрел на меня своим ласковым, а на самом деле пронзительным взглядом. В нем не было той строгости, с какой сообщают о смерти, но не было и ничего утешительного. Зато была какая-то наглость, возможно вопреки его воле, просто он не мог от нее избавиться, как, скажем, и от цвета глаз. Тупра достал пачку странных сигарет, пестро разукрашенную пачку, и спросил, можно ли здесь курить, я сказала, что да, он предложил сигарету мне, я взяла, он вытащил еще одну для себя, поднес мне зажигалку и сказал (а я внимательно смотрела на огонек):

– Надеюсь, что жив, но точно я не знаю. – Пока он это произносил, огонек успел погаснуть, потом заговорил снова (уже без всякой паузы), а я резко дернулась назад и почувствовала пряный вкус табака (а когда гость чуть наклонился ко мне, давая прикурить, до меня донесся запах мяты и одеколона с травяным ароматом – от Тупры пахло приятно). – Я пришел, чтобы сказать вам именно это, хотя мы тянули до последнего и благодарны вам за терпение и выдержку. Некоторые жены уже нажали бы на все рычаги, не получая никаких

известий в течение столь долгого времени, и каждый день теребили бы нас, мешая работать. Да, дело обстоит именно так: мы тоже ничего про него не знаем. Не так долго, как вы, разумеется. Но вот уже несколько месяцев – ничего. Он исчез без следа. Не вернулся в положенное время, если тут уместно говорить о точной дате возвращения, ведь ситуация быстро меняется и чаще бывает неясной, возникают разного рода неожиданности, задержки, осложнения и помехи. Он не вышел на связь с кем положено. Не просил помощи, не просил сменить его, не поставил в известность о неожиданных проблемах или грозящей ему опасности. Поэтому я надеюсь, что он жив, так как любой агент обычно заранее понимает, когда надо свернуть операцию. Разумеется, тело его тоже нигде не найдено – это главное, что позволяет не слишком волноваться и не думать о худшем, потому что труп отыскать легче, чем живого человека. В любом случае покойники не убегают и не переезжают с места на место, они тихо лежат, и поэтому рано или поздно их обнаруживают, за редкими исключениями, конечно. Все возможно. Я не хочу ни лишать вас надежды, ни внушать ее вам. Может, он дезертировал, если воспользоваться военным термином; может, его исчезновение было обдуманным шагом: он устал от нас, от той жизни, которая, вне всякого сомнения, изматывает человека, не пожелал и дальше работать на спецслужбы. Такое случалось. Самый удобный способ покончить с чем-то – исчезнуть, не попрощавшись, не вдаваясь в объяснения. Мы это называем “сыграть покойника”, да, именно так мы это называем. Были люди, которых годами считали пропавшими без вести, а потом они вдруг объявлялись, или становилось известно, что они все время скрывались там-то и там-то. Работали под чужим именем, выбрав профессию, никак не связанную с их способностями и образованием, – если надо заметать следы, обучиться легко чему угодно: пасти овец, доить коров, и главное тут – заниматься чем-то по возможности неприметным. Иногда мы сами оказываем содействие, если надо, так сказать, вывести агента из оборота и спасти ему жизнь. Том мог попасть в плен. В таком случае мы, наверное, не сразу узнаем об этом – пока, допустим, другой стороне не понадобится совершить обмен. Нередко бывает, что лишь годы спустя они вытаскивают из рукава некое имя и кладут на стол, то есть имя человека, которого мы считали окончательно исчезнувшим, даже погибшим. И наконец, нельзя исключить, что по каким-то причинам он затаился и только ждет возможности выйти из тени. Что у него не было иного выхода, как “впасть в спячку” – без надежды проснуться в ближайшее время. Так что есть шанс, что в один прекрасный день он вернется. Сюда, или в Лондон, или куда-нибудь еще, где ему будет гарантирована безопасность. Иначе говоря, я могу вам, миссис Невинсон, посоветовать одно – не ждать Тома, ни сейчас, ни много позже. Но вы не должны отчаиваться, ни в коем случае не должны. Надо привыкнуть к мысли, надо понять… – Он сделал паузу, чтобы я сама поняла, что надо понять: – Том может и не вернуться.

И тут я снова вспомнила фразу, которую Томас часто цитировал на протяжении многих лет, и она невольно врезалась мне в память, но только сейчас мне вдруг открылся ее истинный смысл: “Смерть похожа на жизнь… ” Она напрямую относилась к ситуации, описанной Тупрой. Возможная смерть Томаса и его возможная жизнь не слишком различались меж собой. Он мог не вернуться никогда, даже если дышал земным воздухом где-нибудь далеко-далеко. У меня был выбор: либо больше не ждать его, либо продолжать ждать, либо “объявить” умершим со всеми вытекающими отсюда последствиями, либо “решить”, что он все еще ходит по нашей земле, кочует по миру, но это был внутренний выбор, имеющий смысл лишь для меня самой – чтобы было на что опереться. А внешне? Как обстоит дело?

– Где он находился, когда вы в последний раз имели о нем сведения? Куда он отправился? Куда его послали?

Тупра развел руками – это был выразительный и совершенно понятный жест, означавший бессилие перед известными обстоятельствами:

– Очень сожалею, но не могу вам ничего сказать. Не могу, пока не пройдет положенное время и все это не останется в далеком прошлом. И пока мы сами точно все не выясним.

– Вы не можете ответить даже на такие вопросы? – спросила я с изумлением и не без возмущения.

Возмущение помогало мне владеть собой – так ведь тоже бывает. Я еще не успела переварить новость или поверить в нее, но у меня уже выступили слезы на глазах и задрожал подбородок, хотя безутешные рыдания помешали бы мне продолжать разговор и осознать то, что расскажет этот человек. Если я расплачусь, ему придется обнять меня, а англичане на такое не способны, в лучшем случае он легко похлопает меня по плечу; правда, Тупра не был типичным англичанином, и взгляд у него был обволакивающий, а не отстраненный. Вообще-то я не хотела давать волю чувствам и бурным слезам, по крайней мере пока не останусь одна. Я прикусила нижнюю губу. Тупра вроде бы понимал мое состояние, но держался сухо и деловито. Он ведь ясно сказал, что не хотел ни лишать меня надежды, ни давать

ее. Не пытался ни смягчать информацию, ни слишком сгущать краски. Он говорил правду, рассказывал то, что знал, вернее, то, что ему было позволено рассказать. Нет, я просто не могла разрыдаться при нем. Ведь нам еще предстояло о многом поговорить и обсудить практические вопросы.

– Думаю, я имею право узнать, где он погиб, если он действительно погиб. Или где мог попасть в плен. Неужели вы оставите меня до конца жизни терзаться догадками? Скажите хотя бы, отправляли его или нет на Фолкленды. Отсюда он уехал в самом начале войны.

Мой последний вопрос Тупра словно пропустил мимо ушей:

– Я хорошо вас понимаю, миссис Невинсон, не сомневайтесь в этом. Но Том был не один там, где он был и где, возможно, до сих пор находится – против собственной воли, или из осторожности, или скрываясь от нас. Там до сих пор остаются другие люди, и любая просочившаяся наружу информация способна навлечь на них беду. Дело не в том, что я вам не доверяю, просто мы придерживаемся твердого правила не доверять никому, никому ничего не рассказывать. Однако вам не придется терзаться догадками до конца своей жизни, это я обещаю. Рано или поздно у нас обязательно появятся сведения – те или иные, но появятся. Всё мы вряд ли выясним, но достаточно много – наверняка. И Том, возможно, уже завтра войдет в эту дверь, чего нельзя исключать. А возможно, вы больше никогда не увидите мужа, о чем я вам тоже сказал. – Он не хотел, чтобы я ощутила полную беспросветность, но и света старался оставить поменьше. – В случае его гибели, хотя надеюсь, что он жив, мы сразу же известим вас. Но не раньше, к моему большому сожалению.

– И как я должна вести себя до тех пор? Носить траур или продолжать ждать? Считать себя вдовой или все еще замужней женщиной? У моих детей есть отец или они остались сиротами? Сколько времени так будет продолжаться? Вряд ли вы понимаете, как трудно это вынести, мистер Тупра. Как это… – Мне не приходили на ум нужные слова. – Как с этим справиться? Это ведь немыслимо!

– Если хотите, называйте меня Бертрамом. А я могу называть вас Бертой?

На миг мне показалось смешным, что наши имена так похожи: “Послушайте, Бертрам”. – “Слушаю, Берта”. Лучше было бы нам, пожалуй, держаться более официально.

– Называйте меня как хотите, – все-таки согласилась я. На самом деле мне это было безразлично, а вообще-то в Испании легко переходят на “ты” при первом же знакомстве.

– Справиться можно с чем угодно, Берта. С чем угодно. Вспомните про жен тех моряков, которые в прошлые века годами не возвращались или так и не вернулись и о которых ничего не было известно. Про жен солдат, чьи тела не удалось вынести с поля боя, и хотя они могли оказаться дезертирами, их полагалось считать погибшими. Про жен пленных, которых не удалось вытащить из плена. Про жен тех, кого взяли в заложники. Про жен первопроходцев, пропавших без вести. Их тела не были обнаружены, а значит, не было уверенности в их смерти. Они, скорее всего, погибли, но не наверняка. Что-то ведь подсказывало этим женщинам, должны они продолжать ждать либо пора оставить всякую надежду. Сколько ждать и до каких пор? Что-то может подсказать это и сегодня, хотя таких случаев бывает гораздо меньше. Главное другое – нужно им это им или нет, надоело им ждать или нет? А еще могут появиться равнодушие или даже обида на пропавших – за то, что они пропали, а потом вернулись, как Улисс. И если уехавший поступил так не по доброй воле, все равно появляется обида. То есть люди забывают, если хотят забыть, если готовы забыть или воспоминание не приносит утешения, не радует, а становится лишь непосильным бременем, мешает сделать хотя бы шаг дальше и просто дышать. Сейчас вы не способны представить себе такое, Берта, но постепенно столкнетесь и с этим. Конечно, процесс будет долгим, не похожим на стрелу, летящую прямиком к цели; будут рывки как вперед, так и назад, будут блуждания по переулкам. Пока не станет окончательно ясно, что произошло, если, конечно, когда-нибудь станет ясно. И тогда стрела либо достигает цели, либо переломится в воздухе.

“Так умирает воздух”, – подумала я.

– Что касается возможного вдовства, – продолжил он уже другим тоном, теперь более деловым, – британский закон учитывает разные ситуации и предполагает разные возможности, но если человек исчезает и отсутствуют неопровержимые доказательства его гибели, то, как правило, должно пройти семь лет и один день с момента, когда его видели в последний раз или о нем имелись точные сведения, и только тогда официально признается факт смерти. Только тогда наследники могут вступить в права наследования, а вдовец или вдова могут снова вступить в брак. Если развод уже не был оформлен из-за безвестного отсутствия супруга, но я пока этот вариант не изучил, простите… Вдруг он вас заинтересует. Так вот, в конце такого срока человека обычно признают умершим со всеми вытекающими отсюда последствиями. Смерть in absentia, так это называется. Естественно, если пропавший позднее появляется живым, решение суда чаще всего считается недействительным.

Меня почему-то вдруг заинтересовали столь абсурдные правила. Как ни странно, если что-то вызывает наше любопытство или кажется смешным, это лучший способ отвлечься – хотя бы на миг – от печалей и несчастий.

– Чаще всего? Вы хотите сказать, что бывают случаи, когда явно живого человека продолжают считать умершим? Он разговаривает и дышит, ходит и протестует, но закон говорит ему: “Замолчите, вы не можете спорить и на что-то претендовать, потому что официально вы умерли, о чем написано вот здесь”.