Берта Исла
Шрифт:
– Да, я именно это имела в виду. Большое спасибо за одолжение.
Я решила, что, вернувшись, дам ему на чай. А Янесу написала примерно следующее:
Дорогой Эстебан Янес,
ты наверняка не помнишь меня. Я Берта Исла, которую ты вытащил из-под скачущего коня и спас от дубинки "серого" двадцать лет назад, недалеко от площади Мануэля Бесерры. Затем ты привел меня к себе домой и обработал рану на коленке.
Мне показалось нескромным писать про то, что случилось потом, людям не всегда приятно вспоминать какие-то эпизоды из своей молодости.
Ваш консьерж сказал, что ты не скоро вернешься в Мадрид. Я случайно оказалась в этом районе и вспомнила тот день и тебя. Я бы с удовольствием снова увиделась с тобой и что-нибудь про тебя узнала, если только ты найдешь время для знакомой незнакомки и согласишься на мое предложение. Вот мой телефон (…) – если вдруг решишь позвонить. Надеюсь, судьба твоя сложилась удачно. Прошло полжизни, как говорится, после нашей с тобой встречи. Нашей единственной встречи на самом-то деле.
Всего доброго, Берта Исла
Я
Оказавшись дома, я стала ждать. Однако я так привыкла к ожиданиям, что пару дней спустя и думать забыла про собственную затею. Поэтому меня застал врасплох звонок Эстебана Янеса, раздавшийся примерно через месяц.
– Конечно, я тебя помню, – сказал он. – Еще бы не помнить. Я успел много раз пожалеть, что не попросил у тебя номер телефона. Кроме того… мне не хотелось быть навязчивым. Но теперь, раз ты сама сделала первый шаг, я буду очень и очень рад встретиться с тобой, прелесть моя. Назначь время и место, и я четко прилечу.
Меня рассмешило, что он все еще употреблял то же самое, давно вышедшее из употребления слово “четко”, я слышала его двадцать лет назад и хорошо запомнила. Слова “прелесть моя”, наоборот, как-то меньше связывалось с ним, поскольку тогда он вел себя очень сдержанно, даже в самый интимный момент.
– Твой консьерж сказал, что ты стал важным сеньором, – добавила я. – Настоящим предпринимателем. Мы, профаны, сразу представляем себе очень влиятельного господина с сигарой во рту и кучей денег – что-то в этом роде.
Он засмеялся:
– Бедный я несчастный. Сейчас мне приходится заниматься только начинающими тореро, а это ерунда. Будем надеяться, что кто-то из них прославится и принесет мне целое состояние, пусть Господь тебя услышит, радость моя.
Меня опять царапнули последние слова, он явно стал более вульгарным.
– А твои бандерильи остались в прошлом? – спросила я.
– В далеком прошлом, в очень далеком прошлом. Чтобы с ними управляться, надо много и хорошо бегать.
Я предложила ему выпить кофе в кафе на площади Ориенте. Мне было лень снова тащиться в его район, который никогда мне не нравился и куда я после того 1969 года вернулась лишь однажды – чтобы зайти в издательство “Сируэла” и обсудить возможность издания антологии малоизвестных английских фантастических рассказов, но ничего из этой затеи не вышло. Издательство располагалось прямо на площади Мануэля Бесерры, в помещении куда более приятном, чем можно было ожидать в таком безвкусном районе. Между тем голос Эстебана Янеса показался мне вполне симпатичным, и я с удовольствием представила себе его широкую африканскую улыбку. Было бы забавно снова встретиться с ним после перерыва в несколько веков, и кто знает, а вдруг он станет для меня тем мужчиной, с которым приятно иногда поболтать и на которого можно опереться. Правда, воспоминание о нем было весьма туманным и статичным, как воспоминание о картине, лишь однажды увиденной в музее, и тем не менее мы всегда помним тех, с кем хотя бы однажды переспали. И даже если эти люди в конце концов разочаровали нас или стали противны, мы долго сохраняем в душе что-то вроде невольной приязни к ним или своего рода верности. Бандерильеро не успел ни разочаровать меня, ни надоесть, а остался таким, каким был когда-то.
Однако в назначенный день я почувствовала раскаяние, вернее, какие-то невнятные страхи и сомнения. Наверное, испугалась, что Эстебан не узнает меня или я его не узнаю. А больше всего я боялась разочаровать его, ведь сами мы не всегда отдаем себе отчет, насколько изменились за пару десятков лет, и одно дело – молоденькая студентка, а совсем другое – женщина под сорок с двумя детьми, которые требуют от нее ежедневных забот и которых приходится воспитывать одной, к тому же эта женщина попала в двусмысленную ситуацию, и ее постигла тяжелая утрата (худшая из утрат, поскольку она осталась неподтвержденной и потому не давала свободно вздохнуть). Короче, этой женщине в жизни не повезло.
Я перемерила несколько платьев, но ни одно меня не устроило. Я попробовала разный макияж, но какие-то варианты показались слишком невзрачными, а другие – слишком броскими. Я оглядывала себя в зеркало со всех сторон, но ни с одной сама себе не понравилась, хотя обычно такого со мной не случалось: до сих пор я не имела повода для жалоб на свою внешность и чувствовала себя уверенно, по крайней мере в физическом плане. И тут я сообразила, что с помощью бинокля могу прямо из дома рассмотреть людей, сидящих на террасе кафе, а их было немного, поскольку уже наступила майская жара. Так что за пять минут до назначенного срока я заняла наблюдательный пункт на балконе. И стала ждать. Ждать. Однако не увидела никого, кто был бы похож на него, на прежнего Эстебана, и поначалу мне даже в голову не пришло, что им мог быть весьма толстый мужчина, который пришел минута в минуту и принялся озираться по сторонам, прежде чем выбрать себе место. На голове у него была шляпа с широкими полями в тон костюму, какие тогда редко кто носил, и выглядела она старомодно. Двадцать лет назад, в шестьдесят девятом, на Эстебане Янесе тоже была шляпа, но я об этом успела забыть и вспомнила только сейчас, правда, у той шляпы поля были, наоборот, слишком узкие. Я довольно нахально ее обругала, а он взял и швырнул шляпу в урну, заявив примерно следующее: “Слушаюсь. Если она тебе не нравится, то не о чем тут больше и говорить”. Да, Эстебан и в нашу первую с ним встречу показался мне немного старомодным – и не только из-за шляпы, а из-за манеры одеваться в целом, из-за галстука и длинного пальто. Сегодня он надел костюм кремового цвета, и, судя по всему, вес хозяина постепенно перестал соответствовать размеру пиджака – было заметно, как натянулась единственная застегнутая пуговица. Прежде чем сесть за столик, Эстебан пиджак расстегнул, полы распахнулись, и я увидела длинный галстук, призванный, наверное, прикрыть солидный живот; галстук был таким длинным, что опускался ниже брючного пояса. “Нет, это не он, – подумала я, – он не мог так перемениться. С другой стороны, двадцать лет – большой срок, и порой годы ведут себя жестоко, тут ничего нельзя угадать заранее”. Эстебан быстро снял шляпу (все на нем было хорошего качества, но ему совсем не шло), достал из кармана платок и легкими движениями вытер не только лоб и виски, но и почти лысый череп. “А ведь у него была густая шевелюра, – подумала я, – значит, все-таки не он”. Но бывает, что люди за короткий срок теряют все волосы или, например, буквально за несколько дней седеют, если случилось несчастье или человек пережил
44
Альваро Помбо (р. 1939) – испанский поэт и писатель.
45
До тошноты (лат.).
Однако я еще какое-то время понаблюдала за Эстебаном. Минуты шли. Я видела, как он смотрит по сторонам и часто поглядывает на часы, как выкурил подряд три сигареты, заказал вторую чашку кофе, несколько раз снял и снова надел шляпу. И вдруг я почувствовала, что он меня заметил, издали узнал мою фигуру на балконе. У него, разумеется, никакого бинокля не было, поэтому он просто сощурился. Потом на всякий случай опять надел шляпу (таким жестом тореро водружают себе на голову монтеру) и встал, не спуская с меня глаз, во всяком случае, так мне почудилось. Из-за того, что бинокль сильно приближал его, я и сама чувствовала себя под наблюдением. Он замахал руками в знак приветствия – или чтобы дать о себе знать: “Эй, эй! Если ты Берта, то я тут, вот он я”, – во всяком случае, так мне почудилось. Я поняла, что обнаружена, и покраснела, и всполошилась, и ушла с балкона, и скрылась в комнате, как шпион, который вдруг понимает, что его разоблачили. Постепенно мне удалось успокоиться. В конце концов, он ни в чем не мог быть уверен. И даже не видел моего лица, закрытого биноклем. К тому же я тоже изменилась, хотя и гораздо-гораздо меньше, чем он. Я подождала несколько минут, прежде чем снова выглянуть, но на сей раз постаралась сделать это незаметно, со всеми мыслимыми предосторожностями. Эстебана я на прежнем месте не увидела. И тут же зазвонил телефон, и он опять нагнал на меня страху. “Наверное, Янес зашел в кафе, чтобы позвонить, я ведь дала ему свой номер, и совершенно напрасно дала, теперь он у него есть и будет”. Я решила не брать трубку, гудков было десять, потом телефон зазвонил снова – пять гудков, и, судя по всему, Эстебан уже потерял надежду связаться со мной. Я еще немного подождала, прежде чем опять высунуться, и поняла, что моя догадка была правильной: он снова сел за столик, но больше не вскакивал и не махал мне руками, а продолжал упорно сидеть, терпеливо курил и пил кофе.
Я глянула на часы: Янес ждал меня сорок минут. Когда же ему наконец надоест, когда же он наконец разозлится, когда поймет, что я не приду на свидание, которое сама же и устроила, сама же и назначила? Эта мысль меня смутила и устыдила. “Как некрасиво я повела себя, как легкомысленно. Нашла его подъезд, попросила мне позвонить, сказала, что хочу встретиться, а теперь он сидит и ждет меня. А я передумала всего лишь из-за того, что мне не понравилось, как он выглядит. Ведь только его внешность и осталась у меня в памяти с тех давних пор. Кроме того, он помог мне и достойно себя вел. Но главное – лишил меня невинности, к которой с таким благоговением относился глупый Томас”. Мысль о том, что я могла бы лечь в постель с этим толстяком, мелькнув в голове, вызвала отвращение. Он был мне неприятен. Хотя кто знает, если бы я пошла туда и немного поболтала с ним, если бы снова увидела улыбку, оставшуюся прежней, я бы быстро привыкла к его новому облику и сквозь него разглядела бы прежнего Эстебана. “Нет, это немыслимо, – подумала я, – если я обманула его, то еще и потому, что он назвал меня “прелесть моя”, а также из-за самурайского пучка. Бедняга, наверное, таким образом он чувствует себя похожим на тореро, ведь волос для хвоста, как у матадора, у него не хватает, да и вряд ли он смог бы втыкать в быков бандерильи, отрастив такое пузо, сам ведь сказал, что там надо бегать много и быстро”.