Берта Исла
Шрифт:
Но со временем все меняется, надо только подождать, надо только постараться, и это принесет свои плоды, наступает день, когда все увидится в ином свете: ваша разлука – не что-то временное и слишком затянувшееся, нет, теперь она навсегда, и даже сны больше не сбивают тебя с толку – они изгоняются туда, где им и положено быть, в область миражей и Зазеркалья, а после пробуждения именно так и воспринимаются, поэтому от них можно отмахнуться, и ты от них отмахиваешься. Образ умершего в твоей памяти с годами тоже меняется, годы отдаляют его и размывают; к тому же он стареет и молодеет одновременно: стареет, потому что смерть – это то, что отодвигается все дальше в прошлое, перестает восприниматься как новость и как катастрофа, а молодеет, потому что по мере того, как сами мы, живые, становимся старше, покойный кажется нам все более наивным и неискушенным, хотя бы только из-за возраста, в котором ему было суждено навсегда остаться или застыть, в то время как мы этот возраст миновали до невероятности быстро; а еще потому, что умершие не знают, что произошло потом. Наступает день, когда мы вдруг задаемся вопросом: существовал ли он когда-нибудь на самом деле, жил ли в настоящем времени, а не только в прошлом, находился ли рядом, здесь, а не только в нашей памяти. (“Так умирает воздух” – и теперь он умер по-настоящему.)
Но я-то
Во время второго визита Тупры я “пала”, как это обычно называлось в стародавних романах, но только когда речь шла о женщинах. И тут не было ничего удивительного и ничего особенного: почти полтора года в моей жизни не было ни одного мужчины, с 4 апреля 1982 года, а теперь шел уже ноябрь 1983-го, то есть срок можно было считать слишком долгим: некоторым людям трудно обходиться без человеческого тепла рядом, а другим ничего такого не надо, они спокойно обходятся и без него. Тупра с первого взгляда показался мне довольно привлекательным типом, несмотря на претенциозный костюм и что-то отталкивающее во всем его облике, хотя бывает и так: то, что поначалу отталкивает, потом, наоборот, притягивает, стоит лишь получше присмотреться, а уже приняв определенное решение, легко изменить свою оценку. Я еще в первую нашу встречу почувствовала бессознательное влечение к нему, несмотря на горе и отчаяние, несмотря на то, что под конец дала волю слезам, несмотря на помраченное сознание, несмотря на ступор и душевные муки, ведь известно, что чем сильнее ступор и душевные муки, чем сильнее отчаяние и чувство беззащитности, тем слабее действуют наши защитные механизмы, о чем хорошо известно профессиональным соблазнителям, которые спешат воспользоваться подобными ситуациями.
Частые отъезды Томаса, естественно, не проходили для меня бесследно, смиряться с ними мне становилось с каждым разом все труднее, обиды копились, и мне, признаюсь, не всегда удавалось держать их в должных рамках. Нынешняя разлука, судя по всему, была окончательной, по крайней мере бессрочной. Да и о чем тут говорить, если Томас никогда не узнает о том, что случилось между мной и Тупрой? В первый свой визит он обнял меня за шею и положил руку на плечо, чтобы утешить, и я была ему благодарна, потом я почувствовала его запах, то есть установилась некая связь, а это всегда равноценно первому шагу, хотя кажется, будто ничего особенного не произошло, нет и намека на нечто большее, а речь идет лишь о желании утешить и поддержать.
Зато наша близость в то единственное утро вроде как давала мне право впредь не ждать пассивно, а время от времени звонить Тупре в Лондон и узнавать, нет ли каких новостей про Томаса, даже если там они кажутся “недостаточными”, чтобы делиться ими со мной. Тупра, когда я заставала его (мне не всегда это удавалось с первого раза, он много разъезжал, а у меня имелся лишь номер его домашнего телефона), говорил со мной вежливо, но с легким нетерпением – оно улавливалось по тону его ответов, все более сдержанному, все более усталому. Тупра обращался со мной как с человеком, у которого случайно оказался в должниках, и долг носил нематериальный характер, то есть был долгом совести: он проявлял расположение и заботу, но только не доверие, как не было заметно и желания вновь со мной увидеться или повторить наш постельный опыт. А я, наверное, поехала бы в Лондон – наверняка поехала бы, – если бы он мне это предложил. Однако Тупра, судя по всему, был из числа мужчин, которым хватает одного раза (добившись своего, они делают в памяти зарубку и теряют всякий интерес к продолжению), и хотя не сожалеют о случившемся и не изгоняют его из памяти, все же стараются, чтобы это не давало кому-то права на просьбы об одолжении или услуге. В Мадриде я спросила, женат ли он, но мой вопрос повис в воздухе, поэтому я простодушно решила, что да, женат. Хотя некоторые мужчины врут, что они женаты, чтобы потом случайная любовница не докучала им.
– Нет, Берта, никаких новостей, абсолютно никаких. Если бы что-то появилось, я бы тебе позвонил. Его словно земля проглотила, а из земли не вытянешь ни слова. Мы по-прежнему не знаем, что с ним произошло.
И тогда я обязательно задавала следующие вопросы:
– О чем это говорит? О том, что он умер, или о том, что жив? А если он мертв, его что, убили? И смерть была мучительной? Ты по-прежнему не можешь мне сказать, где он находился? Прошло много времени, и я хотела бы знать хотя бы одно – какая именно земля его проглотила. Пришлось ему страдать или нет.
А он отвечал примерно одинаково, хотя и с некоторыми вариантами:
– Чем больше проходит времени, тем больше вероятность, что его нет в живых, не стану тебя обманывать. Но коль скоро мы ничего не знаем, он мог попасть в автокатастрофу, или у него случился инфаркт – и это тоже нельзя исключать. И я не могу тебе пока сообщить, где он пропал. Кроме того, у нас нет на этот счет полной информации. Томас переезжал с места на место, и мы не всегда знали точные даты переездов, по крайней мере не знали заранее. Это зависело от многого. Так вот, если пройдет еще несколько месяцев без каких бы то ни было новостей о нем, мы объявим официальную версию, чтобы можно было на законном основании признать Тома умершим. Нашу версию, внутреннюю, которой сейчас мы сами придерживаемся: он пропал без вести в Буэнос-Айресе в мае восемьдесят второго года. При выполнении задания. Как я тебе говорил, гораздо проще получить свидетельство о смерти in absentia, если человек пропал на войне, во время кораблекрушения или в авиационной катастрофе. В данном случае – это разведывательная деятельность. Когда такая версия будет формально принята, когда ее примут его родители и все остальные, ты одна не должна считать ее подлинной, ты – не должна. А подлинную сообщу тебе я, если мы когда-нибудь до нее докопаемся.
В следующий наш разговор, то есть когда я сама позвонила ему, рискуя показаться навязчивой, он терпеливо объяснил то же самое: нет ничего нового. Но добавил:
– Сейчас я настроен пессимистически и склоняюсь к мысли, что мы так ничего и не узнаем. Поэтому, вопреки моим же прежним советам, хочу сказать, что
Другой версии и на самом деле не появилось, ничего не появилось, абсолютно ничего, я перестала надоедать Тупре, поскольку мои звонки потеряли всякий смысл, и он тоже исчез из моей жизни – самым естественным образом. Бюрократия делала свое неспешное дело, так что некоторое время спустя Томас Невинсон был признан умершим по всем законным правилам – в Испании, Англии и, наверное, в любой другой стране, то есть я стала вдовой, а мои дети – сиротами, лишившимися отца, наши дети, разумеется, а не только мои, но Томас слишком редко присутствовал в их жизни, и легко было забыть, что они принадлежали ему тоже. Дети всегда были со мной, только со мной и больше ни с кем. Очень скоро я стала получать ежемесячное и свободное от налогов жалованье во Всемирной организации туризма, как и обещал Тупра, поэтому не чувствовала нужды в деньгах, пока дожидалась признания Томаса умершим in absentia, пока медленно приближались 1989 и 1990 годы вместе с правом на наследство, положенное моим детям и мне. В Англии не пришлось дожидаться и этих дат, то есть ждать предписанные законом семь лет: всегда делались исключения – то есть срок мог сокращаться в зависимости от обстоятельств и степени вероятности смерти, а в случае Томаса вероятность была очень высока: официально он исчез во время войны, как бы ни старались годы спустя представлять сражение за Фолкленды всего лишь войной в миниатюре. Но и после таких войн остаются убитые, просто им придается меньше значения и их реже вспоминают. После выдачи свидетельства о смерти мужа британское правительство назначило мне вдовью пенсию, я стала вдовой сотрудника британского посольства в Мадриде, то есть civil servant, как здесь называют государственных служащих. Эта добавка помогала мне выполнять задуманное (так как теперь сумма была постоянной и фиксированной) – не трогать деньги Томаса, по крайней мере те, что лежали на его английском счете и выплачивались неофициальным путем, те, которые, возможно, сам Тупра и вручал ему из рук в руки после успешно проведенной операции, после очередного внедрения и очередной гнусности.
Почти во всем мире к телам покойных относятся не без суеверия: пока тело не обнаружено, мало кто решается прямо и откровенно называть человека умершим. Особенно если не существует устных или письменных свидетельств о его гибели, а ведь никто не видел, как погиб Томас. После первого разговора с Тупрой я прочитала “Полковника Шабера”, и мне совсем не хотелось, чтобы нечто подобное случилось с Томасом, если он однажды воскреснет, как тот бедный полковник, которого не пожелала признать даже жена, напуганная его появлением: она уже успела выйти замуж за графа и завести детей от нового мужа, занимавшего более высокий пост и имевшего виды на куда лучшее будущее, а полковник с жутким шрамом на черепе, оставленным ударом сабли, вполне мог объявить ее второй брак незаконным, а отпрысков – внебрачными. Да, он лишился своего состояния, а следовательно, и утратил личность, был объявлен самозванцем и закончил плохо – в приюте, – и вроде бы потерял память, что и требовалось живым (непрерывно живым), и его упорство было бесповоротно сломлено. Но я готова утверждать, что причина тут в суеверии. На самом деле я в душе не верила, что Томас когда-нибудь снова вернется, ведь роман Бальзака – это чистый вымысел. Совсем другое дело – французский фильм, который я вскоре посмотрела и который был очень популярен, – “Возвращение Мартина Герра”. Фильм был снят в 1981 или 1982 году, но я посмотрела его только в 1984-м, так как мне надо было побороть внутреннее сопротивление, чтобы отважиться на это: я от многих про него слышала, и тема меня пугала. Лента была основана на реальной истории, случившейся на юге Франции, совсем близко от Испании, в XVI веке и описанной в прекрасном романе 1941 года – “Жена Мартина Герра” незнакомой мне американской писательницы Дженет Льюис. Судов по делу было несколько, и они вызвали такой резонанс, что даже молодой Монтень побывал в Рьё – или в Тулузе, – чтобы присутствовать на оглашении приговора, о чем сообщил в своих “Опытах”. В романе рассказывается, как зажиточный деревенский житель по доброй воле и без всяких объяснений покинул семью и дом. А так как несколько лет спустя обратно вернулся мужчина, не только очень на него похожий, но и в подробностях помнивший прошлую жизнь Мартина Герра, то ему поверили. Его признали сестры, дядя, считавшийся главой семьи, а также жена, в девичестве Бертранда де Рольс, у которой вскоре появился от него второй сын (старший родился от Мартина Герра до его загадочного исчезновения). Не знаю, было все это рассказано в фильме, или в написанном за сорок лет до него романе, или в “микроистории”, автором которой была Натали Земон Дэвис, профессор из Принстона [42] , книгу которой я тоже потрудилась прочесть, как только поборола свой страх и дала волю любопытству. Историю Герра примерно одинаково излагали все три источника, то есть все три версии в основном совпадали. На самом деле после первой радости от встречи (и продолжалось это довольно долго) у Бертранды постепенно стали появляться сомнения и угрызения совести, и в конце концов она пришла к убеждению, что второй Мартин Герр – самозванец, по вине которого она изменила мужу (вернее, он обманом соблазнил ее), зачала и родила внебрачного ребенка, а также отдала добро пропавшего Мартина авантюристу и мошеннику. Началось судебное разбирательство в местечке Рьё, но приговор был оглашен в Тулузе. Парадоксальным и трагичным в этой истории было то, что предполагаемый самозванец был человеком более приятным и сердечным, более добрым и работящим, чем настоящий Мартин Герр, когда-то покинувший Бертранду, тип вздорный, слегка туповатый и вечно всем недовольный. Да, история была реальной, все это случилось на самом деле, и, кроме художественных версий и переработок, сохранились хроники того времени, даже протокол одного из судебных заседаний, служивший ее документальным подтверждением. Но XVI век был так далеко от нас, что казался мне столь же нереальным, как и сюжет, выдуманный Бальзаком. Наверняка память в те времена была менее стойкой, и люди с куда большим трудом достоверно вспоминали чье-то лицо, кожу или запах.
42
Речь идет о документальном исследовании профессора истории Натали Земон Дэвис (р. 1928) “Возвращение Мартина Герра”.