Берта Исла
Шрифт:
Мистер Саутворт встал и налил Томасу еще вина, но прежде, держа бутылку в руках, вопросительно посмотрел на него. Тот залпом допил свой бокал и машинально зажег очередную сигарету Karelins, на сей раз не протянув пачку своему бывшему тьютору. Он выглядел мрачным, рассеянным и по-прежнему не поднимал глаз от пола. Мистер Саутворт снова глянул на часы, но времени у них оставалось еще достаточно.
– Судя по тому, что ты рассказываешь, твой случай, конечно, особый. Но знаешь, я думаю, что и всем нам безопаснее и удобнее было бы считаться умершими. Это прямо-таки спасительный вариант: никто тебя ни о чем не просит и не спрашивает, никто не ломает твою волю и не отдает приказов, не беспокоит и не строит каверз, – сказал он, наверное, только для того, чтобы что-то сказать или отвлечь Тома от печальных раздумий. – Ладно, что ты хотел спросить у меня про Питера? Ты ведь опять упомянул его.
Несмотря на случившиеся в Томе перемены, несмотря на его недавнюю непристойную вспышку, мистер Саутворт вдруг снова почувствовал нечто сходное со старой симпатией, с тем уважением, которые испытывал к нему в давние времена, когда Невинсон был незаурядным, даже блестящим, студентом, но не благодаря уму, а благодаря исключительным способностям и невероятному дару. Он редко вспоминал Тома за прошедшие двадцать лет – может, раз или два вскоре после его отъезда, может, когда кто-то упоминал, что Том работает в Форин-офисе или в посольстве; но теперь тьютор припомнил тревогу, испытанную за него в то утро, когда парня заподозрили в убийстве девушки из книжного магазина, – именно сюда
– Да, я хочу знать, в какой мере профессор Уилер во всем этом участвовал, хочу знать ваше мнение. Я не стану выяснять с ним отношения, если вы скажете, что этого делать не стоит. Если вы считаете, что его вины тут нет и он ничего не знал. С главным виновником я уже встретился и предъявил ему счет – насколько возможно, разумеется. Есть люди, против которых ты бессилен, как бы тебе ни хотелось убить их. Со временем ты начинаешь понимать это и принимать как факт. Чьи-то putadas [54] приходится проглатывать, и максимальная форма протеста – высказать им в лицо свое возмущение. – Тут он вставил испанское слово – в конце концов, и Саутворт, и Уилер были испанистами. – И нельзя мстить государству, Короне. Корона всегда выйдет победительницей, Корона слишком большая, она сильнее, у нее есть законы, которые она меняет, игнорирует и нарушает безнаказанно. И Корона тебя раздавит. Когда нельзя перевернуть страницу назад, когда невозможно вернуться в прошлое… Знаете, последнее, чего следует ждать в нашем мире, – это справедливости, возмещения убытков. Никогда не следует. Человек может – если может – нанести ответный удар и почувствовать легкое удовлетворение, но совсем недолгое. Нельзя наверстать потерянное. Я часто повторял это Мэг, и она выходила из себя, потому что я никогда не объяснял, кого имел в виду и почему так говорил. Она смотрела на меня с любопытством и страхом, раздумывала над тем, что же такое со мной произошло и что именно я потерял. Она так ничего и не узнала обо мне – только мое настоящее и что-то смутное о прошлом. Ее удивляло, что у меня нет родственников или я про них почему-то никогда не упоминаю – ни про родителей, ни про братьев и сестер, вообще ни про кого. Никто ни разу не приезжал в наш провинциальный город, чтобы повидаться со мной, никто не написал мне ни одного письма. Поначалу я пару раз придумывал себе какие-то поездки, но потом плюнул и перестал об этом заботиться: на самом деле я в таких случаях просто снимал номер в гостинице на две-три ночи и днем почти не выходил оттуда, чтобы, не дай бог, не столкнуться на улице с Мэг.
54
Подлянки (исп.).
– Мэг? Это вторая жена?
– Да, мать моей маленькой дочки. Но в самом начале я ни о чем таком не думал. Надеялся, что долго там не пробуду, поэтому не хотел завязывать никаких отношений, никаких прочных отношений. Самым разумным было бы вести положенные мне уроки и жить незаметно – оставаться серым, ничем не примечательным типом. По субботам я посещал матчи местной футбольной команды, которая входила в премьер-лигу и боролась за то, чтобы из нее не вылететь. Я старался не казаться странным или нелюдимым. И рассчитывал, что без особых проблем перенесу одиночество, ведь мне доводилось попадать и в куда худшие ситуации. Но отказ от активной работы, требующей постоянного напряжения, на пользу не идет, недостаток адреналина – это опасно. Время тянется медленно, ты скучаешь, и надо с кем-то отводить душу. Однако прослыть putero [55] — тоже не лучший вариант, в таких городах все про всех всё знают. – Он снова вставил в свой рассказ испанское слово, словно любые производные от puta звучат нагляднее и выразительнее. – И в конце концов, самому мне ничего делать не пришлось – на самом деле это она, Мэг, все провернула. Я имею в виду наше сближение, соблазнение – ну, вы меня понимаете. Она была медсестрой в стоматологическом кабинете. Однажды я пошел к дантисту, и там мы познакомились. Было несколько невольных или вольных прикосновений, и пока она мной занималась, ее грудь то и дело появлялась прямо перед моими глазами. Пара шуток, когда я приходил, еще пара – при прощании. Она была смешливой, что мужчинам обычно нравится. Возможно, не стоило бы этого говорить, но она сразу же решила меня завоевать и взяла на мушку. Ну и… Белый халатик, обтягивающий фигуру, соблазнит кого угодно. – Он замолчал, спросив себя, падок ли мистер Саутворт до женских прелестей, но потом решил, что сейчас это не имеет никакого значения. Он продолжил: – Всего через несколько месяцев она уже хотела, чтобы мы поженились или хотя бы стали жить вместе. Она была гораздо моложе меня, во всяком случае, так это чувствовала сама – тут ведь дело не только в годах. Ничто не мешало мне жениться – по бумагам я был холостяком. Я мог бы стать ее мужем, а потом испариться, не прощаясь и ничего не объясняя, едва мне позволят вернуться в мой мир. К этому я тоже успел привыкнуть – внезапно появляться и так же внезапно исчезать из чьей-то жизни. Несколько месяцев здесь, несколько там, изображая другого человека (однажды это растянулось на целых два года), а потом, выполнив задание, сматывать удочки.
55
Развратник (исп.). Putero — произв. от puta — шлюха.
Оставляя позади людей, приговоренных к смертной казни или к долгим тюремным срокам, иногда даже трупы, и это были люди, с которыми я стал близок. – Томас на миг замолчал, но только на миг. – Если подумать, сколько мужей бросали своих жен – чаще именно мужья, чем наоборот. Это ведь старая традиция. Не сказав ни слова. Но я предпочитал избегать приметных поступков, не устраивать никаких празднований, держаться подальше от родственников Мэг, благо они жили в другом городе и к нам не приезжали, она сама навещала их. Чем меньше людей будет меня знать, тем лучше. То есть коротко знать. – Он снова немного помолчал.
– И все-таки она родила тебе дочь, – воспользовался его паузой мистер Саутворт. – Как же так вышло? – Теперь он, вроде бы заинтересовавшись рассказом Тома, то закидывал ногу на ногу, то принимал прежнюю позу, то тщательно расправлял полы мантии.
– Это была уловка с ее стороны. Некоторое время спустя она меня перехитрила. Как бы ни хотел избежать чего-то подобного мужчина, если женщина решила забеременеть, она своего добьется. Если, конечно, он не бесплоден, а я бесплодным не был. Так что в один прекрасный день Мэг сообщила мне новость (“Уж и не пойму, как это могло произойти, какая-то случайность”), и тогда мне не оставалось ничего другого, как поселиться с ней вместе – ради ребенка, поскольку я не мог взвалить заботу о нем на нее одну. Я намекнул ей на возможность сделать аборт, хотя плохо верил, что она согласится. Да и как
– А почему ты так упорно сопротивлялся? Сам ведь сказал, что превратился в другого человека и был холостяком, к тому же мог легко tomar las de Villadiego [56] в нужный момент. Без лишних мук совести, насколько я понял. – У него опять выскочило испанское выражение, видно, ему нравилось обращаться к разговорному языку, взятому из книг, к выражениям, которые уже мало кто употребляет.
– Понимаете, я превращался в другого человека в силу обстоятельств, но вместе с тем оставался все-таки и самим собой. За минувшие годы я много кем побывал, к чему отчасти и сводилась моя работа, но я – это всегда был еще и я, и этот я был женат на Берте. Вы наверняка увидите здесь несообразность: я спал с разными женщинами, иногда ради удовольствия, иногда борясь с одиночеством или чувствуя физическую потребность, иногда мне это было нужно, чтобы успешнее выполнить задание, или получить важную информацию, или подстраховаться. Но если человек не хранит кому-то символическую верность, хотя бы символическую, то он пропал, потому что забывает, кем был и кто он есть на самом деле. И по каким бы кривым дорожкам ни мотала его жизнь, у него остается надежда снова вернуться к своему прежнему я. Личность сильно расшатывается, когда человек долго притворяется и прилаживается к образу, взятому напрокат. Но что-то необходимо сохранить в неприкосновенности. Как я сказал, что-то символическое, с остальным это вряд ли получится. Не знаю, так, например, эмигранты не меняют гражданство, даже проведя за границей лет тридцать, даже если родина их сильно обидела и вышвырнула вон. Я с такими знаком. – Он поднял бокал, прося налить ему еще вина, и добавил, чтобы мистер Саутворт не счел его излишне сентиментальным или не вполне нормальным: – Но я, конечно же, женился бы на Мэг, непременно женился бы, будь это необходимо ради моей безопасности. Да и обет целомудрия тоже не стал бы приносить. Нет, я просто предпочел избежать женитьбы. К счастью, сейчас уже не смотрят косо на пары, не состоящие в браке, – даже в провинциальном городе, даже коллеги по школе. Я как-то изворачивался. Родилась девочка, и все пошло обычным путем. Самым обычным из всех путей. С каждым днем я чувствовал себя все в большей безопасности, с каждым днем еще на один день приближалась возможность спастись из этой ловушки. Хотя время, как мне казалось, тянулось невероятно медленно.
56
Смотать удочки (исп.).
– Но ведь Берта официально считалась вдовой, – сказал мистер Саутворт. Он сомневался, стоит ли наливать гостю еще вина, но и отказывать не хотел. На Тома выпитое никак не подействовало, видно, он умел пить, если запросто мог начать с самого утра. Или был алкоголиком, ведь на некоторых из них несколько первых порций никак не сказываются. – Берта могла выйти замуж, по твоим словам. И тогда твоя символическая верность, как ты ее называешь, пропала бы даром. Или все-таки нет?
– Не знаю. Возможно. Я – это я, а Берта – это Берта, и ее уверили, что меня уже много лет как нет в живых. Мы с ней оказались в разном положении. Но замуж она не вышла. Насколько я знаю, замуж она до сих пор не вышла. Во всяком случае, так мне сказал Тупра, который старается не выпускать ее из виду. Не то чтобы я верил ему на слово. Напротив, две недели назад я совсем перестал ему верить. Как я убедился, он способен на все, но в данной ситуации ему не было никакой выгоды меня обманывать. Уж если кто никогда не будет мучиться угрызениями совести, так это он. Но для нашей работы такие люди годятся больше, чем я. Он-то наверняка женился, и не раз – под разными именами. Возможно, так поступал и Блейкстон, работая “в поле”, несмотря на свою гротескную внешность. Есть много женщин, отчаянно мечтающих заиметь мужчину, хоть какого. Таких женщин столько же, сколько мужчин, отчаянно мечтающих заиметь женщину, хоть какую. Обычно те и другие находят друг друга и соединяются, вот почему в мире царит повальное недовольство жизнью. – Вдруг Том усомнился, называл ли прежде фамилию Блейкстона. – Блейкстон – мой второй вербовщик, я про него говорил. Изображает из себя Монтгомери.
Мистер Саутворт спросил:
– Ладно, и что потом? Что с тобой произошло и почему ты оказался здесь? Две недели тому назад.
Жизнь действительно шла своим чередом. И Томас Невинсон, мальчик из района Чамбери, который воспитывался в Мадриде, учился в Британской школе на улице Мартинеса Кампоса, а потом в школе “Студия” на улице Микеланджело, теперь, к своим сорока годам, жил в небольшом английском городе с медсестрой из стоматологического кабинета по имени Мэг и с маленькой дочкой по имени Вэл, то есть Вэлери. В какой-то мере такая спокойная и монотонная жизнь даже нравилась ему в качестве передышки после выпавших на его долю передряг и скитаний. Да и кто не мечтает время от времени удалиться в один из таких городов, где можно наблюдать за течением времени и стать провинциальным обывателем с раз и навсегда устоявшимися привычками, жить без неожиданностей и потрясений, как ничем не примечательный мистер Роуленд – это имя Томасу дали на тот срок, пока он будет скрываться, на срок вынужденной ссылки. Том Невинсон сразу полюбил девочку, он ее просто обожал и не старался искусственно сдерживать свои чувства, особенно когда она начала ему улыбаться – вроде бы уже сознательно или по крайней мере узнавая его, а не просто корча какие-то ни к кому не обращенные гримаски. Он не старался искусственно сдерживать свою любовь, хотя знал, что рано или поздно расстанется с Вэл и вряд ли когда-нибудь увидит снова, а скорее всего, именно поэтому и не сдерживал. Пока есть возможность, надо этим наслаждаться, – думал он. – И не важно, что памяти обо мне она не сохранит, но это будет еще только завтра, а сегодня – это сегодня, и лишь сегодня имеет значение – и всегда лишь оно имело для меня значение, поскольку я жил сегодняшним днем и сегодняшней ночью. Зато в моей памяти Вэл сохранится, я буду помнить мягкие и нежные прикосновения ее рук, мне ведь почти не довелось наблюдать ни за Гильермо, ни за Элисой, их ранние годы прошли в основном без меня, поэтому с Вэл я не хочу ничего упустить, раз уж вынужден оставаться здесь, как выброшенный на мель корабль. И хотя она об этом не узнает, в душе у нее навсегда останется история этой первой любви, и про нее можно будет сказать: “В ее жизни, как у всех, была любовь”, даже если в конце концов Вэл превратится в бесчувственную и черствую женщину или в такую же бессердечную, как я, и потому будет отталкивать от себя людей, ведь невозможно предугадать, что вырастет из младенцев: результат может оказаться неутешительным, и, пожалуй, лучше этой перемены не видеть, говорю я себе для самоутешения.
Бывает очень рискованно использовать выражения типа “как у всех”. А именно оно присутствовало во фразе, которую пробормотал на своем почти безупречном французском мистер Саутворт в то далекое утро двадцать лет назад, и она была последней фразой моей свободы, последней безобидной фразой в моей жизни. Если мне когда-нибудь случится снова увидеть его, я непременно спрошу, откуда эта цитата, потому что это, несомненно, цитата. А потом он добавил: “Мы не всегда замечаем чужую любовь, даже если сами становимся ее объектом, смыслом и целью”. И я не раз мог убедиться в его правоте и испытать на себе последствия подобных ситуаций.