Бешеный волк (сборник)
Шрифт:
Но, вот насчет любовницы.
Любовницы.
Тут лишь некоторые мужчины могли встать на защиту инженера Хаесова. Да, и-то – защита выражалась в разведенных руках и фразе: «Бывает…» Двух-трех лаборантов, пытавшихся шутить по этому поводу, просто никто не стал слушать.
Любовниц, видимо, не одобряют даже женщины, являющиеся ими…
На некоторое время Меньшиков утерял нить ведения собрания, но вскоре вновь вступил в свою роль: Слово, для выступления предоставляется… – Меньшиков оглядел сидящих за столом.
Предполагалось, что каждый их членов товарищеского суда является критиком дел, совершенных Хаесовым.
При этом, то, что в самом слове «критик» есть что-то приговоренное, Меньшиков не задумывался.
А ведь критик – это человек, по своей сути, занимающийся тем, что не любит.
Если бы было наоборот – его называли бы не критик, а хвалитик.Да и критиковать может каждый дурак. И только дурак готов воспользоваться этой возможностью при каждой возможности.
Предоставлять слово Манушкевичу, он бы вообще не стал. Но, видимо, придется. Во всяком случае, Меньшиков не собирался предоставлять ему слово первому.
Смирнову Меньшиков не очень доверял. Смирнов мог спороть глупость.
Сергеев? Кто его знает, что у этого дизайнера на уме. Начнет опять говорить про живопись.
Лучше всего было бы предоставить слово Медведевой. В этой характерной женщине Меньшиков не сомневался, но ее нужно было приберечь на случай, если в чьем-нибудь выступлении – например, Манушкевича – прозвучали бы «не те аккорды». Медведеву нужно было оставить «на потом».
Сам он не был таким дураком, чтобы выступать первым. Во всяком случае, не считал себя таким дураком. И, кроме того, его фраза: «Слово
«Слово предоставляется мне,» – на что это похоже.
Это не похоже ни на что…О том, что слова могут делать мысли уродливыми, Меньшиков, разумеется, не задумывался…
Оставалась Целековская. Меньшиков не любил эту крашеную блондинку: «Если вляпается – поделом»:
– …товарищу Целековской, – бодро закончил он фразу.
Целековская подняла глаза на Меньшикова и продолжила сидеть. Меньшиков посмотрел на директора. Приступ боли у Маркова к этому времени закончился, и он просто смотрел в зал.
«Доволен. Значит все нормально», – подумал Меньшиков и проговорил:
– Пожалуйста, товарищ Целековская.
– Ну, что же… – Целековская встала. Причастность к коллективу спасала от сомнений совести.
Это уже почти безнаказанность.– Товарищи, – она поправила кримпленовый жакет, – Товарищи!
Потом мы еще услышим объяснения самого Хаесова, но пока, предварительно, если так можно выразиться, я хотела бы сказать следующее… – Целековская обманывала коллектив. Она не хотела говорить ничего. Больше того, последние насколько минут, она так усиленно думала о японском зонтике, что забыла, какие грехи числятся за Хаесовым. Но она собрала свои мысли и вспомнила, – Очень плохо, товарищ инженер Хаесов, вы ведете себя в семье. И не очень достойно звания инженера, нашего, советского.
Что за выражения вы употребляете в быту? Дура… Сука… Да ведь перед вами ваша жена. Женщина, любимая, – при этом Целековская вспомнила о том, что Игорь Хаесов провел ночь у любовницы, и поняла, что говорит что-то не то.
– Замахиваешься на жену! – переключилась Целековская, – Сладил, значит? Эх вы, мужики! Моя б воля, я б вас всех… – о том, что бы она сделала, будь у нее воля над всеми мужиками, Вера Целековская благоразумно промолчала. Впрочем, она не задумывалась над тем, что поступает благоразумно.
– У тебя же дочки! Не будь подлецом, Хаесов, слышишь! И лжецом не будь. А пока, ты для нас человек не честный – лжец!
Целековская села.
«В принципе, верно», – отметил про себя Меньшиков.
«Умеешь говорить, стерва, – подумал Смирнов, – А сама, интересно, чем на юге занималась? А Хаюсине – по рогам!..»
«Нет в тебе твердости. Принципиальности, – Медведевой Целековская не нравилась, – Вот, и слова твои, сплошная труха. Хорошо еще, что закончила верно. Хоть какая-никакая черта. Инженер Хаесов – Лжец!»
«Объявили бы, наконец, перерыв. Как курить тянет… – дизайнер Сергеев покусывал губы, – А тебе загар идет, Верочка Целековская.
Не можешь ты не быть лицемеркой.
Впрочем, без лицемерия может обойтись каждый.
Остается только выяснить – каким образом?…»
«Разумеется, все это верно, – думал Манушкевич, – Только Хаесовым сейчас не слова нужны, Во всяком случае, не чужие слова…»
«Теперь можно и этого Смирнова выпускать», – решил председатель суда Меньшиков:
– Слово предоставляется мастеру экспериментальных мастерских, – Меньшиков, видя, как оторопело завертел глазами Смирнов, нарочно медленно называл должность, чтобы дать тому придти в себя и сосредоточиться, – Товарищу Смирнову.
Смирнов говорил вначале тихо, жевал слова, но постепенно разошелся.
Как бы не был человек глуп – ума учить других, у него хватит:
– …Что тут можно сказать… Это, знаете, не того… – Смирнов оратором не был, и давно понял это сам. Оттого, он старался говорить прямо, без околичностей.
Как ему казалось.
– И что замах был произведен на товарища… да, товарища жену… Это тоже, не то, что нам требуется. А требуется нам, товарищи, железная дисциплина! – зал притих, – А то, ведь, что у нас бывает! Придет такой вот Хаесов с похмелья и напортачит… А бригада отдувайся! А если он еще руки распускать начнет… Станет такой вот Хаесов – руки в брюки… А еще, инженер называется… Срам один… И денег ему, видите ли, не хватает… А за что такому вот Хаесову платить, если он и у станка норму сделать не может…
Зал слушал, затаив дыхание. Все привыкли к тому, что Смирнов не семи пядей, но такую околесицу слышать давно не приходилось.
Появились смешки.
– По существу, пожалуйста, товарищ Смирнов, – проговорил Меньшиков постукивая авторучкой по графину на столе.
– А я, что, не по существу? Может и дисциплина нам не нужна? А?
– Нужна. Нужна, – заверил его Меньшиков, – Но у нас – суд. Так, что по существу.
– Так я и предлагаю – присудить Хаесову перевоспитаться. И еще, пусть он эти шашни со своей дамочкой бросит. А-то, что получится, каждый себе дамочку заведет. Да еще и не одну, – Смирнов сел, но тут же вскочил вновь, – По существу, я против того, чтобы дома не ночевать. Это главное – по существу!
«Ну, началось! Откуда только такие мужики-болваны берутся? – Целековская вспомнила полярного летчика, – Как такого кретина жена дома терпит?..»
«Вот, идиот… Заставь дурака богу молиться… – Медведевой Смирнов не нравился и тем, что постоянно был то с похмелья, то смурной, и тем, что всякую работу затягивал неимоверно, – Зачем только в суд выбирали?..»
«Давай. Давай, бродяга, – улыбнулся Сергеев. Он относился к мастеру беззлобно-презрительно, как к низшему организму, – Тебе бы сейчас стаканчик принять, такое красноречие открылось бы…»
«Ну, это ужее неизвестно что. Я Хаесова ни разу не видел выпившим, а от тебя, каждый день, как от винной бочки несет… Вот, сейчас встану и скажу… Хотя, пошло оно все…» – и Манушкевич не встал, понимая, что это все равно ни к чему не приведет.
– …Слово предоставляется… – «Вот теперь можно выпускать Медведиху, – решил Меньшиков, – Да, пожалуй, не то, что можно – нужно. А-то, это Смирнов такого наплел…» – …Товарищу Медведевой. Опытнейшему члену нашего товарищеского суда, являющегося его членом уже двадцать четвертый год.
«Хам», – подумала Медведева, но тут же забыла о Меньшикове.
Перед ней был инженер Хаесов.
– Товарищи! – начала Медведева громко. При этом, она окинула зал взглядом, который, в ее понимании, не нуждался в комментариях. Волевым взглядом, – Товарищи! Сегодня, в этот печальный для нашего трудового коллектива, день, мы собрались для того, чтобы дать суровую, но справедливую оценку поступкам человека, которого язык не поворачивается назвать человеком.
Морально разложившегося типа.
Полностью доказавшего своим поведением в быту свою жизненную несостоятельность. Но от морального разложения, прямой путь к разложению физическому. И я уже вижу бывшего сотрудника нашего института, бывшего инженера, бывшего мужа больным печенью от постоянного злоупотребления спиртными напитками, разыскиваемого милицией за совершения тяжких преступлений, бросившего работу и семью.
Отвергнутого обществом.
Вот такой конец ждет, с позволения сказать, инженера Хаесова. Вот на какой путь он вступил.
И еще, что не менее важно.
От измены жене один шаг до измены Родине.
Ну, а от человека, способного изменить родине, сами понимаете, ничего хорошего ждать не приходится.
Мне могут возразить, что я прибегаю к слишком крутым сравнениям. Но посмотрите, уже сейчас перед нами человек, который вынужден хитрить и обманывать, изворачиваться и лгать, – Медведева не обратила внимания на то, что инженер Игорь Хаесов пока не сказал ни слова. Но ей так хотелось, чтобы он хитрил и обманывал, изворачивался и лгал, что уже казалось, что так оно и было.
– Я хотела бы, с разрешения председателя, задать инженеру Хаесову вопрос, Медведева считала себя правой и не задумывалась о том, что иногда, правым быть стыдно…– Пожалуйста, пожалуйста, – Меньшикову был не совсем понятен ход мысли Медведевой, но общий настрой ее речи он одобрял. Тем более, что заметил на лице директора Маркова тень улыбки. Во всяком случае, с тех пор, как Медведева получила слово, тот не поморщился ни разу.
– Скажите, Хаесов, всем известно, что вы любите аквариумных рыбок. Это так?
Последовало молчание.
– По-видимому, так, раз на всех этажах в нашем институте стоят аквариумы, установленные вами.
Так, ответьте, пожалуйста, как можно любить рыбок, и при этом, замахиваться на жену?! – как и всякий, не слишком далекий, глупый человек, Медведева была самоуверенна.
Эта самоуверенность порождала радостную
Это очень трудно – клеймить человека, который не оправдывается, а значит, не поднимает против себя коллектив.
Медведева раздражалась, и как всякому раздраженному человеку, ей хотелось раздражаться вместе с коллективом.
А это как-то не выходило, и раздражало Медведеву еще больше…– Вы настоящий садист, Хаесов! Вот, что я вам скажу. Садист и лгун!
«Ну и балоболка, сама не живешь, и другим не даешь… Интересно, способен ли мой Митенька изменить родине?.. Зря я обещала Оксане махер…» – мысли Целековской скакали, как молодые козочки на поле, и уже пробовали брыкаться ножками.
«И чего она на Хаюсину взъелась. Вот дура старая… Моральная. Врезать бы тебе разок, чтобы не приставала к людям», – Смирнов чувствовал, что дело затягивается не только до девятнадцати, пока продают водку, но и до самого закрытия магазина. Это не придавало ему энтузиазма. Пятница есть пятница.
«Хорошо, товарищ Медведева, выдержано в вашем стиле. И моральное разложение, и верность присяге. Как только не сказала, что не пошла бы с Гариком в разведку. Или не полетела бы с ним в одном космическом корабле… Вот, дура… Когда же, наконец, перерыв?» – думал Сергеев.
«Чем только не занимаются, когда не хотят работать… Измена Родине… Самый банальный отчет никто составить не может, а языком трепать… В библиотеку сегодня, пожалуй, уже не успеть…» – не говоря лишних слов и не афишируя это, Манушкевич готовил докторскую диссертацию, и все свободные вечера проводил в библиотеке. Отрываться от интересного дела ради пустой говорильни, ему не хотелось.
По мнению Меньшикова, все шло как нужно, и он, опять взглянув на директора, предоставил слово «инженеру и дизайнеру» Сергееву.
– Я, товарищи, разделяю тот принципиальный взгляд на вопросы, поставленные в заявлении товарища Галины Хаесовой.
Безусловно, в семейном кругу мы должны вести себя иначе. Но вот какая проблема стоит, как мне кажется, особенно остро…
Далее, Сергеев говорил о взаимном интересе, который должен сплачивать семью, и закончил словами:
– …Если бы вы, Галина Владимировна, сами глубже относились к своему интересу к живописи, а потом, – на этом слове у Сергеева получилось непроизвольное и никем не замеченное ударение, – увлекли бы этим мужа…
Я думаю, что это укрепило бы вашу семью, – Сергеев поправил галстук и сел.
«Ну, это – неизвестно, что! Кипела Медведева, – Валить все с больной головы на здоровую! Таких дизайнеров нельзя близко подпускать к судам. Куда смотрит Меньшиков? Впрочем, все мужики одним миром мазаны…» – в этот момент Медведева была ополчена на всю мужскую половину человечества. И если бы ей под горячую руку попался бы тихоня-муж, ему бы тоже досталось.
«Да, ясно мне, о чем ты, молодец, думаешь, – усмехнулась про себя Целековская, – Семь собрался укреплять, а сам с ее коленок глаз не сводишь.
Но не для твоего она огорода.
С ней ты через три дня на месте Игорешки окажешься.
А у меня, кстати, ноги не хуже.
Не разборчивые вы, мужики, да и ума у вас – кот наплакал…»
Смирнов, правда, ничего не понял. Но в принципе, самой прямой и безответственной, потому, что на нее можно валить все, вещи, был с Сергеевым согласен:
«Правильно ты, Миха, сказал – она во всем виновата…»
Манушкевич определил выступление Сергеева просто:
«Словеса…»В принципе, каждый из членов суда говорил правильно. Проблема была в другом – никто не задумывался над тем, что иногда быть правым – позорно…
Меньшиков видел, что Марков внимательно слушает Сергеева, но внимание это было каким-то странным. Поэтому, своего отношения к выступлению «инженера и дизайнера», председатель суда не имел. Кроме того, ему самому пора было высказаться.
И он готовился.
Но когда Меньшиков уже открыл рот, со своего места поднялся директор института Марков. Он сделал несколько шагов по проходу, остановился, посмотрел вокруг:
– Товарищ Меньшиков, разрешите мне на правах руководителя учреждения, в котором работает такой аморальный тип, как инженер Игорь Петрович Хаесов, которого мы, между прочим, хорошо знаем не один год, сказать несколько слов.
Пока кто-то другой не наговорил больше…
И, не дожидаясь ответа Меньшикова, директор прошел к первому ряду. Туда, где сидели лишь два человека, разделенные десятком пустых кресел.
Несколько секунд он молчал, видимо подыскивая слова, а в зале стояла тишина.
Директор института разбирался в людях не лучше и не хуже, чем все остальные. Просто в зале он был единственным, кто мог не оглядываться на руководство.
Только Марков мог говорить то, что думал.
Когда отсутствует свое начальство – нет ничего приятнее, чем постоять за правду…– Галина Владимировна… Сейчас я буду говорить не о мусоре, который, на самом деле, иногда стоит вынести из избы, даже если на улице очень много народу… Если наводишь чистоту, то бывает так, что это просто необходимо сделать, для того, чтобы разобраться в своем собственном мусоре… Но, вот стоит ли всем и каждому совать под нос свое грязное белье.
Теперь, когда у нас на руках ваше заявление, мы, безусловно, просто обязаны что-то предпринять.
Помочь вам.
Именно, помочь… – Марков говорил медленно, часто делая паузы, – Но подумайте сами, помощь ли вам нужна?.. И вообще, может ли в данном случае, помочь коллектив… совершенно посторонних вам людей. Вы хотите, чтобы мы разобрались в том, в чем вы не можете разобраться с самым близким вам человеком…
Галина Хаесова слушала опустив голову. И вдруг ее плечи начали вздрагивать.
– Что вы! Галина Владимировна, что вы… – Марков в два шага пересек зал и склонился над женщиной. Но та лишь махнула рукой и тут же закрыла лицо ладонями.
– Галина Владимировна!.. Не надо… Успокойтесь… Дайте воды, товарищи… кто-нибудь. Перерыв, товарищи…
– Товарищи, перерыв! – выкрикнул Меньшиков наливая воды в граненый стакан. Такого оборота дела он не ожидал, и теперь не знал, что делать.
Смирнов также склонился над женщиной:
– Не плачь, голубка… Все образуется. Хочешь, вот сейчас пойдем к моей старухе, она нам щец выставит, да и на рюмочку разговеется… А там, поглядим…
«Нервишки у тебе, дорогая, ни к черту, – усмехнулась Целековская, – С такими, не мужей по судам таскать, а…» – что нужно делать с такими нервами, Целековская не успела додумать. Ее взгляд упал на Сергеева: «Кобелек…»
«Это, конечно, чуждо нашему мировоззрению, но плачущая женщина – это прекрасно… Роден…» – Сергеев достал из пачки сигарету, и, считая, что со слезами справятся без него, направился к выходу.
«Размазня. Совершенно не подготовлена к такому заседанию…» – Медведева вынесла приговор. О том, как нужно готовиться к такому заседанию, она не задумывалась, но если бы ее спросили об этом, ответила бы: «Собрать волю в кулак!» – едва ли отдавая отчет в том, что кулак и воля, в принципе, имеют между собой очень мало общего.
Манушкевич взял стакан с водой, забытый засуетившимся Меньшиковым, и протянул его Хаесовой:
– Выпейте воды. Это должно помочь… И идите домой. Давайте я вас провожу…
Галина Хаесова подняла глаза, встала, тыльной стороной ладони смахнула слезу, появившуюся на лице, и молча вышла из зала.
Лишь у самых дверей, она на мгновение оглянулась…Рядом с инженером Хаесовым, стоявшим у открытого окна в вестибюле, стоял его приятель, инженер Соловьев. Они оба курили.
– …Сукой-то, я ее назвал, когда она данио-ренио выплеснула…
– Игорь, ерунда все это. Я одного не могу понять?
– Чего?
– Зачем тебе врать про любовницу потребовалось. Мы ж с тобой с первого на второе ночевали на платформе в Ногинске, когда к барыге за альбиносами ездили. Второго у моей жены день рождения, вот я и запомнил.
– Глупость я, Юра, сморозил… Мы, ведь, с ней давно друг друга не понимаем. Да и не поверила бы она мне, ничего не поняла бы, но не поверила. А скандалить мне с ней надоело. Все что-то выясняем, выясняем. Не для того, что бы выяснить, а для того, чтобы выяснять. Вот я и отрезал.
Обидеть я ее не хотел. Просто надоело.
– Да ушел бы ты от нее давно…
– А дочки? – Хаесов как-то грустно улыбнулся, одними губами, словно глаза не имели к этой улыбке никакого отношения, – Две девочки…
Он не успел договорить.
– Игорь!
Оба мужчины оглянулись. Рядом с ними стояла жена инженера Хаесова:
– Игорь! Да прости ты меня, дуру!..Сергеев, куривший на лестнице, увидел эту сцену и вернулся в зал.
– Верочка, – он подошел к Целековской, – Кажется, твой протокол останется без продолжения. Чета на пути к примирению… А мы, может поужинаем вместе?
Целековская взглянула на Сергеева и улыбнулась:
– Нет, дизайнер, ошибок на сегодня хватит…
Сергеев посмотрел на Целековскую и не улыбнулся:
– Единственная неисправимая ошибка – это попытка исправить прошлые ошибки……Декларировать истины легко. Трудно объяснить – откуда они взялись…