Бешеный волк (сборник)
Шрифт:
Без сомнения, в ней было то, что определяется понятием «современная женщина» – правда я сомневаюсь в том, что всегда могу верно установить, что именно это означает.
Когда однажды я поделился этими сомнениями с моим другом, поэтом Иваном Головатовым, он сказал мне:
– Современная женщина – та, что не только может рассказать сексуальную историю, но еще и понимает то, о чем в этой истории идет речь, – конечно, иронию Ивана можно оценить. Ведь он не только поэт, но еще и врач-гинеколог. И как врачу, ему, наверное, трудно понять, почему женщина пожимает плечами, когда он ее спрашивает о том, откуда, по ее мнению, у нее появилась сыпь после отпуска, проведенного в Анталии, о котором она только что рассказала достаточно подробно.
А как поэту – ему, конечно, все понять легко…Поэты –
…Я не наблюдал за ней специально, но каждые несколько дней, она приходила мне на глаза, и все получалось само собой.
Тем более, что интерес мой был чисто умозрительным.
На столько умозрительным, что я ни разу не попытался выяснить – чья она жена?
Не то, чтобы это было безразличие – просто своих проблем было предостаточно, чтобы создавать их еще кому-то…Конечно, красивая женщина вызывает во мне вполне естественные желания, укладывающиеся во фрейдизм и дарвинизм одновременно. Но, как человек с зачатками интеллигентности, я никогда не позволю себе ни словом, ни поступком показать это. Правда палка, как известно, о двух концах – женщин, не вызывающих во мне никаких желаний, мне почему-то жаль. Белоруску, я, кстати, тогда еще не знал, что она приехала к нам из белоруссии, мне не было жаль ни разу…
И еще – на мой неинтерес к ее настоящей истории, наверное, влияло то, что в ней было что-то такое, что я иногда ловил себя на мысли, что про нее мне было бы интересно придумать мою собственную историю.
Постепенно такая история сложилась, и, как не парадоксально, на формирование этой, моей истории о ней, повлияло расположение нашего городка.
Да и расположение нашего двора тоже.
Наверное – это доказывает то, что я способен на широкие обобщения с учетом географических и исторических факторов.
Или – вообще ничего не доказывает.
Дело в том, что наш городок окружен несметным количеством различных военных штабов и центров по переподготовке генералитета всех рангов.
Вот я и решил, что раз она живет в нашем допотопном доме, то на дочку серьезного бизнесмена или политика никак не тянет. Для таких – в нашем городе есть новостроенные кварталы.
А вот звание дочки генерала, почившего где-нибудь на задней грани горбачевского президентства, то есть успевшего стать генералом новой формации, но не успевшего этой новой формацией воспользоваться, и построить особняк, при помощи стройматериалов, отпущенных соответствующему роду войск, и военных строителей без роду и племени, ей вполне подходило.
Так я ее и назвал – «генеральская дочка».
И, собственно, этим вся ее история в моей жизни могла бы и закончится, если бы однажды она сама не подошла ко мне и не спросила:
– Правда, что вы художник? – и я поначалу не понял – толи я так мало известен, что меня даже в собственном дворе не знают, толи я известен так широко, что незнакомые красивые женщины стремятся прямо во дворе со мной познакомиться.
Хорошо, что эта мысль не задержалась в моей голове.
Потому, что иначе на все остальное не осталось бы времени…Наверное, мне нужно было просто ответить:
– Да, – но я ответил совсем по-другому. Я сказал:
– Правда.– Хотите посмотреть мои картины? – у меня был не слишком большой выбор вопросов, которые я мог задать ей в тот момент.
– Если таким является ваш способ предложить мне выпить кофе – то для начала, совсем не плохо, – ответила мне улыбкой она.
И с этого момента эта женщина повела меня по пути, на котором я понял, что история ошибок – это все-таки история надежд……Хорошо, что мои картины ей понравились, иначе у нас не было бы повода встречаться вновь и вновь.
Что поделаешь, но для начала серьезного разговора всегда требуется какой-нибудь повод.
Пусть не серьезный.
Вроде самой длинной в России системной серии картин.
«ХХ-й век: Россия! Россия? Россия…» – я написал ее в конце этого самого двадцатого века – сто картин, посвященных каждому году – был внесен в «Книгу рекордов России», принял участие в нескольких телепередачах на канале «Культура» – и теперь не знал, что делать с такой кучей холстов, натянутых
Кстати, сам я, как-то разобравшись в истории России в двадцатом веке, мог бы и сказать, что двадцатый век для меня закончился.
Как и для всех остальных.
Только есть одна мысль, которая не то, чтобы мне спать не дает, но приходит в голову довольно часто: двадцатый век в России закончится только тогда, когда будет поставлен главный, для России, памятник двадцатого века – памятник всем жертвам гражданской войны.
И этот памятник должен включать в себя человеческую голову, прострелянную и в лоб, и в затылок……С тех пор, как я бросил пить, у меня в доме почему-то всегда есть хорошее вино. Я, естественно, предложил ей выпить – что еще может предложить художник красивой женщине.
Тем более, что разговор об этом зашел еще до того.
Она немного выпила, а потом просто сказала:
– Мы ведь с вами отчасти коллеги, – и моя «генеральская» версия дала первую трещину.
Но меня это не расстроило.
Я рассмеялся – наверное, это было не вежливо.
Просто, дело в том, что приблизительно за час до нашего с ней знакомства – кстати сказать, еще не произошедшего в тот момент, о котором я рассказываю – я сказал:
– Не подскажете, коллега… – и добавил что-то еще, маляру, в очередной раз окрашивавшему маленький забор вокруг строящихся больших домов.
– Над чем вы смеетесь? – в то время мы были с ней на «Вы», и оставались на «Вы» еще минут пять.
– Я смеюсь без всякого повода.
Так.
В кредит.Она не обиделась, и это дало мне возможность поступить почти так же, как поступал герой анекдотов поручик Ржевский – поставить вопрос прямо:
– Расскажи мне о себе…
Наверное, такие предложения можно делать только очень близким людям, а я даже не знал, как ее зовут.
И еще я понимал, что спрашиваю о том, что меня не касается, но в ней было что-то такое, что заставляло меня думать, что то, что она может рассказать, касается нас всех.Видимо, она поверила мне, и не стала перемежать свою речь бессмысленными словами-паразитами, вроде: «зачем?» или «к чему?», – а просто сказала:
– Зовут меня Лада.
Мысленно, после ее имени, я поставил вначале восклицательный знак, потом вопросительный, потом – многоточие…Может быть, я слишком часто пользуюсь этими знаками препинания именно в этой последовательности, но это было единственное, чем я мог ответить на ее доверие.
– Я ведь окончила школу художественной резьбы по дереву, – начала свой рассказ она, и едва тут же завершила его, добавив, почти не разжимая плотно сжавшихся губ – С тех пор терпеть не могу тупых ножей. Хотя, не зная ее истории, я мог бы и не догадаться о том, что эти слова могли быть завершением. Так во всем: чтобы что-нибудь понимать – нужно хоть что-нибудь знать.
– У меня была собственная мастерская в Рубе.
– Где? – переспросил я.
– Местечко такое – Руба. Под Витебском – Репинские места.
Насчет Репинских мест – я поверил на слово. Верю же я в то, что в каждой деревне под Москвой когда-то была дача Сталина. Но потом посмотрел в интернете – действительно, Репин бывал в Рубе, и, даже, что-то там делал.
– Работа нравилась. Заказов много – из Витебска в мастерскую на такси ездила.
А потом все рухнуло.
Началась такая кутерьма, что никто ничего понять не мог, – Лада замолчала.
– Многое не понятно нашему разуму, – сказал я, чтобы она не останавливалась, – Хорошо, что мы не всегда знаем, что именно…– В общем, оказалась я безработной. Лукашенко посчитал, что искусство нам не нужно.
Это был первый и, кажется, единственный прокол в ее рассказе.
Разумеется, я не испытываю ни малейшей симпатии к Лукашенко – я, вообще, не люблю людей, берущих на себя право говорить от имени всего народа.
И никогда его не слушаю потому, что если человек берется говорить от имени всех – он может говорить что угодно – уже не важно, что именно, он говорит.
Но я не верю в то, что даже самый тупой или зловещий лидер государства может считать, что искусство не нужно стране.
Правда, когда я сказал что-то подобное Ване Головатому, он, почему-то вздохнув, ответил:
– Это не ко мне. Это – к психиатру…